Все мое детство – трогательная история о сиреневых платьишках, идеальной осанке, долгих занятиях рисованием (единственной моей радости), голосе Мораг откуда-то сверху «кузнечик мой», потому что я была слишком высокой и слишком тонкой для своих лет. Моим первым словом было «папа», а первым другом – бабушка Эллиот. О том, что бабушка Эллиот умерла чуть ли не за одиннадцать лет до моего рождения я узнаю намного позже. О том, что в нашем доме уже много лет не было кота – у отца аллергия, я тоже узнаю позже, но он приходил спать ко мне в ноги, и когда я рассказывала об этом матери, я видела, как глаза у нее темнеют, то ли от злости, то ли от ужаса, то ли от отвращения.
Мораг не любила сидеть со мной, не любила со мной играть, не разрешала гладить на улицах кошек и собак, а очень хотелось. Хоть чего-нибудь. Мораг, строгая и нетерпимая к несовершенствам, по ее мнению, заботилась как умела, подсовывала книжки по рисованию и никогда не говорила «Я люблю тебя», а я была совсем ручная и только о ее любви и мечтала.
Бабушка Эллиот рассказывала об удивительных вещах, о том, что вот теперь ей спокойно, брала меня на руки. Бабушка Эллиот говорила, что во мне нет ничего ненормального, бабушка Эллиот была моим первым другом.
И как же вы могли сказать мне, что ее не было?
Где эта тонкая граница реальности, когда что-то такое ощутимое, такое реальное, сидящее рядом на лавочке в парке неподалеку от дома, вдруг нашему миру и не принадлежит вовсе?
Моему детскому мозгу постичь это не удавалось, я буксовала и расстраивалась, я пряталась.
Многие дети видят фей, их нежные души так открыты для всего нового, потом мы вырастаем и перестаем видеть удивительные вещи. Многие дети видят темные тени в углах комнаты. Многие дети видят.
Я не верю в мир волшебных фей, потому что я знаю, к кому на самом деле детское воображение приделывает переливающиеся крылышки.
Потом дети вырастают и их внутреннее око закрывается.
С моими же глазами с самого начала было что-то не так. И потому я вижу абсолютно все. И потому тени в углах комнаты имеют имена, если не успевают потерять к тому времени и их.
Потому пляж переполнен, но море не касается их ног.
Я была одиноким, серьезным ребенком, я жаждала любви, отчаянно хотела ее, готова была заслужить любовь, если потребуется. Собственное любопытство не давало мне покоя, тревожило, мне хотелось узнавать. Я видела все. И именно по этой причине я задавала вопросы, на которые мне никто не мог ответить. Мой мир ограничивался гувернантками, которые не выдерживали со мной долго: эта девочка похожа на ангела, но с ней что-то.. происходит. С ней что-то не так.
Из Мораг, которая не хотела меня рядом, не хотела отчаянно, я чувствовала ее отторжение, она была неизменно довольна, когда я делала вещи, которых от меня ждали, и беспощадно ругала, когда этого не происходило. «Кому ты будешь нужна такая, Скарлетт? Кому ты будешь нужна?» Страх быть ненужной закрепляется в моей крошечной на тот момент душе, пускает в нее корни. Матушка любила, чтобы было безупречно. Я же была уродом – я говорила с мертвыми, я была ее неловким кузнечиком. Я не хотела надевать сиреневое платье, я хотела рисовать, рисовать до бесконечности – еще одно окно в другой мир, еще одно, еще одно. Я рисовала лица случайных людей, я рисовала Мораг (быстро перестала), я рисовала море, всегда море, бесконечное, оно пыталось выйти за пределы листа и догнать меня.
