– Беги быстрее, подушка для булавок! – прокричал один из всадников так громко, что крик эхом облетел поле и спугнул с ветвей молодого дуба стаю ворон. – Беги, но знай, ты добегался!
– На твоем месте я бы не ерзал, – поддержал товарища иной кавалерист. – Не дергайся, курвин сын, ты мешаешь мне целиться.
За спиной звенело фамильное серебро барона Рутгера, но звон награбленного не радовал сердце вора, ибо от усталости тот был готов взвыть, повалившись. До дубравы было рукой подать, и в то же время она казалась недосягаемой.
– Пли! – вновь прокричал старший среди преследователей. – Я вас под хвосты драть буду, косоглазые нелюди! Не позорьте барона!
– Да как в него попадешь?! Гаденыша словно обучил кто… Увертывается! У! Я ему!
Стрела пролетела совсем рядом, обожгла, едва коснувшись, уха.
– Сука! – выругался Рихтер, чем сбил дыхание.
– Цельсь! Пли! – скомандовав, старший выстрелил и сам. – Гляди, братия, как стрелять положено! Ха!
Сильный удар сбил Крысу с ног. Он не успел сообразить, что произошло, но кое-как поднялся с земли и побежал вновь, но на этот раз еще медленнее и подволакивая подвернутую при падении ногу.
Всадники замерли. Они прекрасно видели свою добычу. От победы их отделяли немногим более сотни шагов, длинный овраг вдоль дороги и отчаянное нежелание вора подыхать.
Тот, кого называли Крысой, встречал свой бесславный конец. Во всяком случае, так считали люди барона.
Поднялся сильный ветер. Лисья дубрава ощетинилась узором пожелтелых листьев.
– Он подыхает, – подвел итог тот, кто был за главного. – Можно более не торопиться. Спешивайтесь. Пойдем по следу и снимем с ворюги голову.
– Резонно.
– Для человека со стрелой в спине он неплохо держится.
– Да, стоит признать, что силы в этом подгузке на десятерых.
– Ничего, вон уже и ногу по земле волочит.
– Кончай треп, мы его еще не догнали.
Прислонившись к дубовой кроне, вор скинул с плеч торбу. Переведя дух и убедившись в том, что погоня отстала, он криво ухмыльнулся. Стрела, которая должна была оборвать его жизнь, пробила серебряную миску, расколола надвое затейливую статуэтку и застряла в кувшине для вина. Парень воздержался от глупых шуток на тему того, что воровство в очередной раз спасает ему жизнь, и, открыв мешок шире, удостоверился в целости самого ценного содержимого – шкатулки с ядами. Беглец надломил древко стрелы и крепко затянул шнурок торбы, бормоча что-то себе под нос.
Выглянув из-за дерева, Рихтер увидел приближающихся к лесу людей. Не имея привычки бросать награбленное, он было собрался идти дальше, но лесное безмолвие привело его в чувство
– Звон выдаст меня, и тогда… – Оглядевшись по сторонам, он не нашел ничего лучше, кроме как спрятать торбу в яму между узловатыми корнями. Для верности присыпал сокровище опавшими листьями. Вор бегло осмотрел припухшую щиколотку. – У кошки поболит… – произнес он. Так говорила мама. – Да, пусть и у нее поболит, а мне бежать надо.
И он бежал. Бежал от смерти к смерти, сам не понимая того. «Не стоит заходить вглубь леса! – кричало сознание. – Нужно идти не оборачиваясь, – тут же твердил Рихтер самому себе и себя же слушал, понимая, что эти мысли ему не принадлежат. – Лишь чаща укроет меня от смерти».
Истории о Лисьей дубраве, предостережения и песни, сложенные об этом жутком месте, прежде казались ему жалкими отголосками прошлого, брехней суеверных крестьян и красивой ложью бродячих артистов. Так было прежде, но не теперь. Рихтер воочию наблюдал подтверждение каждой услышанной небылицы.
