«Что ж не делаешь?» – хотел спросить Юра, но промолчал, понимая, что раз попутчик заговорил, то расскажет всё до конца.
– Я только одно думаю, ведь людям, если я им всё преподнесу, обидно будет. Они ведь люди, а не свиньи у корыта, они сами должны всего добиться. А тут представь: я пришёл и всё сделал! Зачем тогда людям и жить-то?
– Не делают они ничего сами, – пробурчал Юра, – а то, что делают, так лучше бы и не начинали.
– Вот и я о том же! – вскричал Богородица. – Глупые они, жаль их. Помочь хочется, а нельзя. Вот я и хожу по миру, смотрю на людей и жду, когда же они взаправду людьми станут.
– Так вот всю жизнь и ходишь? – спросил Юра, окидывая взглядом непрезентабельную внешность Богородицы.
– Нет. Я прежде плохо жил. Я ведь пил, сквернословил, я воровал и в тюрьме сидел. А потом вдруг понял, что я – Богородица! С тех пор и хожу.
– Понятно, – сказал Юра.
Как всякий нормальный человек, был Юра в делах обыденных сугубым прагматиком, ко всякой потусторонщине относился скептически, а в вопросах веры был полным пофигистом, напоминая чем-то свой каток – машину основательную, в высшей степени материальную и лишённую какой бы то ни было романтичности. Всяких проповедников считал нужным гонять нещадно, над новообращёнными христианами любил поиздеваться, задавая каверзные вопросы, а видя по телевизору крестящегося президента, демонстративно плевался и вырубал телик. Тоже, христианин нашёлся! Умный человек перед телекамерами креститься не станет, вера, если она есть, дело интимное и с пиаром несовместима. Всё это и впрямь было понятно, хотя на всякий случай Юра мнения своего за пределами семьи не высказывал; ещё засудят за правду о президенте, говорят, к этому снова идёт. С Богородицей тоже всё вроде бы понятно, а оставалась какая-то тревожащая недосказанность.
– Понятно, – повторил Юра. – Понятненько… А вот как же мне тебя, Дева Мария, называть? Маней, что ли?
– Да хоть горшком назови, – согласился Богородица.
– И куда же ты, Маня, ходишь? Докуда мне тебя подвозить? Я, вообще-то, в Москву еду, к брату в гости. А тебе куда?
– Да хоть куда. Земля русская широко лежит, не тут, так там мне место найдётся.
– А при чём здесь русская земля? Ты же еврейка, Маня!
– Да ну? – удивился Богородица. – А у меня в паспорте было написано: русский. Потом я, правда, паспорт по пьянке потерял, так что же меня за это из русских исключать?
Была в этих словах непробиваемая железная логика, и Юра бросил язвить, сдался…
– Ладно, – сказал он, – поехали вместе, пока едется. Только смотри, скорость у меня невысокая, в Москву ещё не сегодня попадёшь.
– А что я там потерял? Бывал я в Москве, нет там России, одна сутолока копится. Вот ты скажи, было ли так, чтобы в чёрный год спасение России из Москвы приходило? Из Нижнего – приходило, в последнюю войну – из Сибири панфиловцы пришли, а из Москвы – никогда. Россия, она лежит от моря и до моря, между небом и землёй, между Питером и Москвой. Там её и искать надо.
– Адрес точный, – сказал Юра, – на деревню дедушке. По такому адресу – да не найти? Отыщем твою Россию.
Дождик кончился быстро, июньские дожди вообще преходящи и теплы. Легко намочит, легко и высушит, поэтому так радостно прыгать по лужам, подставляя лицо ласковым каплям, весело кричать: «Дождик, дождик, пуще! Дам тебе я гущи!» Чёрная, но никого не пугающая туча уползла мыть закопчённый Петербург, а здесь, на самой границе Новгородской области, засияло солнце, разбрызгалось на мокром асфальте, заставило встряхнуться напоённые влагой цветы.
