Досье поэта-рецидивиста - страница 28



Спиртовая река через час или два превратилась для Славы в полноводную, широкую, тихую и спокойную, наполненную самогоном. Она и стала для него роковой. Он утонул в ней, не справился с течением. Захлебнулся своими же рвотными массами, как сказали врачи, осмотрев на следующий день бездыханное тело.

Он слишком далеко заплыл – как тот, кто до него носил имя Слава, и никого не оказалось рядом, никого, кто бы мог помочь ему, вытащить из этого тихого коварного потока, просто повернув на бок, – ни друзей, ни брата, ни отца. Их не было потому, что он их в тот день, как, впрочем, и во все остальные дни, с собой просто не позвал. Он шёл один по жизни, принимая за дружбу корысть, сторонясь истинной любви и заботы. Судьба повторилась, трагически повторилась, примета сбылась мистически. И видимо, сбудется ещё не раз, пока мощный и коварный поток живёт в самом человеке.

Голгофа Сибири

Дикие яблони, резкий обрыв.
Речка тиха и спокойна. Надрыв,
Чувство смятенья, трагедии давней
Скрыто от всех прошлым веком. Печалью
Мир там наполнен, и время былое
Всем нам оставило что-то немое,
Что не дано нам увидеть, но всё же
Мы ощущаем там холод по коже…
Люди без Бога в душе в день воскресный,
Встав во хмелю, подпоясавши чресла,
И не раскаясь в грехах первородных,
В тех, что вершили они принародно,
Сели верхом на коней и в обитель
Монастыря Богородицы свитой
Бесовской пришли не с иконой —
С шашкою, кровью людской обагрённой.
Храм поругав, колокольни разрушив,
Место мольбы превратили в конюшни,
Место святое – в ЗК, или «лагерь»,
Где убивали людей, – в ад ГУЛАГа.
Тысяч людей, невиновных пред Богом,
Уничтожали не пулей – природой:
Пеклом, болезнями, зимнею стужей,
Тяжким трудом и бурдою овсюжьей.
Минуло время, но память людская
Всё сохранила, поднялись вновь храмы.
И словно слёзы людей убиенных,
Здесь пробудился источник целебный.
Стала для многих Голгофа Сибири
Местом духовным, отдушиной в мире,
Где продолжаются лагерь и зона,
Где непохожесть считают позором,
Где нет приюта душе человека,
Только к тщеславию, к деньгам – не к свету
Мир там идёт. И по злой воле рока
Там, где был ад, теперь рай… но до срока…

Я – декан СибАДИ

Стояла середина суровой сибирской зимы. Никто уже не помнил, когда она началась, и не знал, когда ожидать её конца. Природа была безжизненна – космический холод сковал всё живое. Вот уже неделю на улицах не было видно ни случайных прохожих, ни прогуливающихся вдоль витрин пар, ни собак и кошек, куда-то бредущих по своим собачьим и кошачьим делам. Город словно вымер. Редкие птицы грелись на электрических проводах и дымящихсяканализационных люках, похожих на кипящие гейзеры посреди снежной мертвой пустыни. На улице трещал снегом, пытаясь согреться, сам ефрейтор мороз да сновали туда-сюда дымящие железные кони, лишь изредка исторгающие из своего чрева укутанных, словно капуста, во множество одёжек людей.

По радио сообщали о ночных заморозках до минус тридцати пяти. Никто этому уже не удивлялся – для Сибири это в порядке вещей.

Наступил вечер. Валера загнал машину в гараж и быстро вошёл в дом. Крепость была у него добротная – из сосновых брёвен, источающих аромат живого хвойного леса, на массивном фундаменте, с высокими потолками и газовым отоплением. В доме было тепло и уютно. В газовом котле мелькал синий с оранжевыми язычками огонёк. Пламя завораживало, и ощущение крепкого уличного мороза быстро улетучилось. Стаканом крепкого чая Валера окончательно согрелся и уселся в кресло перед телевизором. Вечер прошёл незаметно, наступила ночь, и сон окутал его сладкой пеленой.