Достоевский проездом. Барнаул 1857—2021 гг. Пьеса-экскурсия - страница 3

ФМ. Уважаемый друг мой, вы говорите неизвестные мне слова. Например, что значит советский?

ПП. Простите, этого я не могу объяснить. В 1917 году в России поменяется политический строй. Настанет Советская эпоха. Я всего не понимаю, но она продлится 74 года. Забудьте пока. С начальником алтайских заводов, добрейшим Андреем Родионовичем Гернгроссом и женой его, Екатериной Иосифовной, вы знакомы. И детей их знаете.

ЧЕЛОВЕК. Я всё про всех знаю. Гернгросс – горный инженер, с 1854 года – горный начальник Алтайских заводов. Окончил Горный кадетский корпус с большой золотой медалью, с 1834 года служил на Алтае, был смотрителем рудника, управляющим Сузунским, затем Барнаульским заводом. Выезжал в продолжительные командировки в Германию, Венгрию, Швецию, Норвегию. Вы, ваше благородие, господин прапорщик, познакомились с Гернгроссом весной 1855 года, во время поездки со своим другом Врангелем на Локтевский медеплавильный завод. Врангель писал: «В этот наш приезд в Локтевский завод, мы застали там главного начальника Алтайского округа генерала Гернгросса, образованного, любезного и гуманного. Я знавал в Петербурге близко всю его родню, и здесь мы с ним скоро сошлись. Я представил ему Фёдора Михайловича, он отнёсся к нему очень приветливо, и настойчиво приглашал его вместе со мной погостить к себе в Барнаул и Змеиногорск, где имелась великолепная казённая дача, в которой семейство генерала проводило лето». Вы посещали с Врангелем Гернгросса в Змеиногорске, в ноябре 1856 года. Как известно, вы, господин прапорщик, встречались с Гернгроссом в Барнауле, и написали, что он вам очень понравился.

ФМ. Занятно, исчерпывающе. Чаю горячего подлейте, учтивый вы наш.

ЧЕЛОВЕК. Примите, ваше благородие.

ФМ. Пётр Петрович, брат Михаил прислал мне сигары. Я давно просил прислать папиросы и сигары. Пришли в самое время. Хотите сигару?

Фёдор Михайлович закурил и задумался, смотря в одну точку. По комнате ровными полосами стелился табачный дым, и лёгкие книжные пылинки блестели в нём золотом на фоне голубого ситца стен, отражая пламя свечей в старом зеркале.

ПП. (Внутренний монолог). Тут только для меня окончательно выяснилось всё его нравственное и материальное положение. Несмотря на относительную свободу, которой он уже пользовался, положение было бы всё же безотрадным, если бы не светлый луч, который судьба послала ему в его сердечных отношениях к Марье Дмитриевне Исаевой. В браке она была несчастлива. Муж её был недурной человек, но неисправимый алкоголик, с самыми грубыми инстинктами и проявлениями во время своей невменяемости. Поднять его нравственное состояние ей не удалось, и только заботы о своём ребенке, которого она должна была ежедневно охранять от невменяемости отца, поддерживали её. И вдруг явился на её горизонте человек с такими высокими качествами души, и с такими тонкими чувствами, как Фёдор Михайлович. Понятно, как скоро они поняли друг друга, и сошлись, какое тёплое участие она приняла в нём и какую отраду, какую новую жизнь, какой духовный подъём она нашла в ежедневных с ним беседах, и каким и она, в свою очередь, служила для него ресурсом во время его безотрадного пребывания в не представлявшем никаких духовных интересов городе Семипалатинске. Во время моего первого проезда через Семипалатинск в августе 1856 года Исаевой уже там не было, и я знал о ней только из рассказов Фёдора Михайловича. Она переехала на жительство в Кузнецк, куда перевели её мужа за непригодность к исполнению служебных обязанностей в Семипалатинске. Между нею и Фёдором Михайловичем завязалась живая переписка, очень поддерживавшая настроение обоих. Осенью обстоятельства и отношения обоих сильно изменились. Исаева овдовела, и не в состоянии была вернуться в Семипалатинск, но Фёдор Михайлович думал о вступлении с ней в брак. Главным препятствием тому была полная материальная необеспеченность их обоих, близкая к нищете. Фёдор Михайлович имел, конечно, перед собой свои литературные труды, но ещё далеко не вполне уверовал в силу своего могучего таланта, а она по смерти мужа была совершенно подавлена нищетой. Во всяком случае, Фёдор Михайлович сообщил мне все свои планы. Ещё тогда мы условились, что после моего водворения в Барнауле, он приедет погостить ко мне и тут уже решит свою участь окончательно, а в случае, если переписка с ней будет иметь желаемый результат, и средства позволят, то он поедет к ней в Кузнецк, вступит с ней в брак, приедет ко мне уже с ней и её ребенком, и, погостив у меня, вернётся на водворение в Семипалатинск, где и пробудет до своей полной амнистии. И вот он сидит на диване, курит, о чём-то задумался и собирается скоро ехать в Кузнецк.