– Подожди, – как будто потерял голос Клокс, потому что вместо него издал только хрип. – Но как же… А Байрел? А ее дети?
– Она добрая… – выдохнул Дойтен и тут же понял, почему его молочница, сама того не зная, уберегла его от наваждения – в ней было то, чего не было в Сничте. – Она даже сказала мне, что нужно кого-то спасти… Разве кого-то спасают без любви?
– Спасают, – кивнула Ийле. – И без любви. И без ненависти. Хотя порой с изрядной неприязнью. Но Сничта и в самом деле добрая. И Байрелу повезло. Он получил доброту и собственную неугасимую страсть. Да и дети есть дети. Любовь к собственным детям никуда не денется, хотя, может быть, отличается от обычной любви. Но это не та любовь, о которой я говорю. Майстра никогда не будет сгорать от любви, если она майстра. И Сничта это понимает, пусть и не чувствует на своей шкуре. Иначе и быть не может, все, что происходит вокруг нее, разорвало бы ей сердце, но… нет. Она даже не может огорчиться по этому поводу. Заметьте, все это не исключает ту же доброту, верность, разум, но в этом нет того, что, к примеру, поддерживало тебя, судья, все эти годы.
– Не говори мне об этом, – опустил голову Клокс.
– И еще, – Ийле посмотрела на Дойтена. – Если она кого-то хочет спасти, значит, она и в самом деле хочет кого-то спасти. Помоги ей, если попросит, но не слишком рассчитывай на свои силы. Это особенный город. От отличается от всех прочих.
– Чем же? – спросил Дойтен и сам засмеялся собственному вопросу.
Она улыбнулась, вернулась за стол, снова глотнула из чаши. Дойтен взялся за свою и с удивлением понял, что она холодна.
– Ты ведь знаешь Брайдема, Клокс? – спросила Ийле.
– Да, – кивнул судья. – Приходилось и в трактире вместе сиживать, да и великую беду вместе переживали. Я в Гаре, он в Тимпале.
– Это еще не великая беда была, – прикрыла глаза Ийле. – Лишь предвестие ее. Ладно. Не все, но кое-что скажу вам. Но сразу отмечу, что в свои отчеты вы это не вставите, потому как не для отчетов будут мои слова. Брайдем поминал тебя, Клокс. Так и сказал, что если стрясется что-то в Дрохайте, да пришлют сюда старателей, верить можно только Клоксу. Ну и, наверное, тем, кто с ним придет.
– Низкий поклон ему, – крякнул судья. – Только я ведь простой храмовник. Лгать не приходилось пока, это да, ну так, может, просто жизнь меня еще не шибко ломала?
– Ломала, – покачала головой Ийле. – Как и каждого. Куда ни посмотришь – все надломанные. Тот же Байрел. Он же не понимает, но чувствует. Чувствует, что не ревность кипит в нем, а жажда. Потому как он пытается пить из чаши, в которой нет воды.
– А я бы согласился, – вдруг брякнул Клокс.
– А я нет, – прошептал Дойтен. – Можно мне еще этого божественного напитка? А то он или стынет мгновенно, или мы времени не замечаем.
– Край Дрохайта словно край котла, – она улыбнулась. – Еда запекается у края быстрее, порой пригорает. Но и остывает в первую очередь. Наполни все чаши, Дойтен. Какая бы беда ни чернела за спиной и ни разгоралась впереди, это не повод отказывать себе в удовольствии. Вот, что я могу вам сказать. Деревянный колокол был вырезан много лет назад, когда этот маяк лишился части своей высоты вместе с настоящим колоколом. Он не звенит, но дрожит, когда раздается настоящий звон. Откуда берется звук? Считай, что долетает из прошлого. Я не предсказываю, когда лед встает на озере, сам лед напоминает о себе этим звоном. И это не большее чудо, чем отсутствие магии в Дрохайте. И голова у меня не раскалывается от звона, здесь его почти не слышно. Что из этого вы сможете вставить в свои отчеты?
