– Что же это? – спросил Дойтен.
– Этому ребенку очень больно, – ответила Ийле. – Каждую секунда его бытия пропитана невыносимой болью. Он словно объят пламенем.
Они вышли на улицу из башни уже в сумерках и снова недоуменно переглянулись. Время пролетело незаметно. Дойтен хлопнул себя по поясу и с досадой вспомнил о пропавшем ноже. Клокс поежился от холодного ветра и повернулся к Дойтену:
– А ведь я вспомнил, где я слышал имя того человека, которого ищет Дора. Гантанас. Так зовут старшего наставника в Стеблях. Думаю, он и есть глава приюта. Он, а не Брайдем, хотя тот и настоящий смотритель со всеми полномочиями и соответствующей головной болью. Надо сказать об этом Доре. Хотя, конечно, мало ли Гантанасов в Ардане? Я не знаю, что думать о словах Ийле, но этот ребенок в городе. Все прочие исходы слишком сложны. Еще Эгрич учил меня – не ищи сложности, ищи простоты. В ней истина. Но этот ребенок – не Дора.
– Почему? – не понял Дойтен.
– Потому что если бы она была тем ребенком и искала Гантанаса, чтобы попасть в Приют Окаянных, она бы никому не назвала это имя.
– Если бы она знала, что он – в Стеблях, – поправил Клокса Дойтен. – Да и вообще, кто тебе сказал, что она старается для себя? И что она понимает, что делает?
– Она вообще девочка, – буркнул Клокс. – Худая, сопливая девчонка. А не мальчишка. И не убийца. К тому же дети, которым очень больно, не ковыряют в носу. Они плачут. Надо искать того, кто плачет.
– Или не надо искать, – проговорил Дойтен.
Дойтен проснулся от холода. С вечера в комнате, в которой уже посапывал Мадр, было натоплено до такой жары, что Клокс, раздраженно шипя, даже грозился открыть окно, но теперь это самое окно потеками покрывал лед, а угли в камине обратились в золу. Дойтен потянулся за одеялом, закряхтел, обнаружив, что ни Клокса, ни Мадра в постелях уже нет, поднялся и, подхватив из медного таза пригоршню холодной воды, умылся. За окном явно похолодало. Дойтен поскоблил пальцем ледяные подтеки, ничего не разглядел за мутным стеклом, махнул рукой и принялся натягивать верхнюю одежду, чтобы спуститься вниз, оправиться, набить живот тем, что пошлет благословенная кухня Байрела, да заняться тем, что определит судья Клокс. Прихватывая бечевой порты, Дойтен закрыл глаза и вспомнил недавний сон. Уже это было странным, обычно сны не возвращались к нему после умывания. Они неохотно разжимали объятия при пробуждении и быстро истаивали, ускользая и из памяти. Теперь же он явственно увидел черное, слегка прикрытое утренним туманом зеркало воды, затянутый сизой дымкой противоположный берег, который наяву видеть никак не мог, серое небо и на нем проявляющиеся бледными силуэтами у горизонта – Рэмхайнские горы. Мгновение Дойтен вглядывался в явившийся ему пейзаж, затем опустил взгляд и с ужасом понял, что стоит на воде. Сапоги его попирали водную черноту, не погружаясь в нее ни на палец, словно вода окаменела или всегда и была камнем, или замерзла наконец, оставаясь черной и гладкой. Выходит, не туман клубился над угольной гладью, а поземка завивалась от ветра? И почему же тогда подрагивает эта чернота под ногами, блестит, шевелится и начинает затягивать в себя, расчерчивая мрак прорезями диковинных окон, внутри контуров которых блестит только что пролитая кровь?
– Дойтен, мать твою! – рявкнул над ухом Клокс. – Если встаешь, так вставай. Какой толк спать сидя?
