– Meine Herren Offiziere, lassen Sie mich rein?[36]
Савушкин молча кивнул. Комиссар, старательно прикрыв дверь – вошел в камеру и спросил вполголоса:
– Welche Sprache sprichst du am liebsten? Für mich sind sowohl Deutsch als auch Russisch nicht Muttersprachler, aber ich besitze sie erträglich.[37]
Капитан едва заметно усмехнулся. С козырей зашёл комиссар…. Ну и правильно, чего тянуть кота за хвост! И ответил так же негромко:
– Давайте по-русски, чего уж там…
– Хорошо. Правда, мой русский не есть совсем настоящий, но я два года пробыл на Восточный фронт.
– Воевали? – Спросил Котёночкин.
– Тридесят один артиллерийский пулк. Ординарский для командир чварта батарея. Сначала Украина, Винница, Бела Церковь… Потом Днепр. Потом был под Харьков, в май четыредесят два год наш пулк потерпел… Как это по-русски, катастрофа?
– Поражение, – подсказал Савушкин.
– Да. Поражение. – Комиссар смолк, собрался с мыслями и продолжил: – Я забил представится. Я есть комиссар други пехотны батальон. Называюс Рудольф Яшик. С Кисуц. Это у нас горы и река така – Кисуца, тут недалеко. Можно сказать, я абориген, – и, сказав это, комиссар чуть застенчиво улыбнулся.
– А после Харькова? – Спросил Савушкин.
– Наш пулк вывели в резерв, дали новый гаубица и солдаты з офицерами – и мы в осень четыредесят два год оказались на Кубань. Кавказ. Станица Горячий Ключ…
– Ого! – изумился лейтенант.
Комиссар усмехнулся.
– Да, два с половина тисяча километр от Кисуц… Там наш пулк дали по батарея разный немецкий батальон, наш батарей сгинул подчас марш район Тихорецкая. С рассвет пришли танки и всё раздавили… Оставших живым солдаты и офицеры вывезли Ростов и далей Житомир. В апрель четыредесят три год я и мой друг Павел Гавалда попали под военный суд… или как правильно будет по-русски?
– Трибунал, – подсказал капитан.
– Да, трибунал. Обвинение в дезертирах. И коммунистический пропаганда. Суд отправил меня домой в военная тюрьма Ружомберок. Неделю назад освободили…
Савушкин понял, отчего комиссар так скверно выглядит – тюрьма, хоть словацкая, хоть немецкая – никого не щадит… Нездоровая бледность лица, мешки под глазами, впалая грудь, время от времени прорывающийся сухой, резкий, рваный кашель – сколько, интересно, он отсидел? Ладно, пока не до этого…. Савушкин спросил Яшика:
– Товарищ комиссар, что решил комбат по нашему поводу? И как наши ребята?
Словак улыбнулся.
– Спят, едят, играют карты и ругают наши разносчики питания – мало еды. Надо болше…
Значит, хлопцы в порядке… Савушкин покачал головой:
– Это хорошо, но нам важно знать, что нас ждёт.
Комиссар помолчал, а затем, что-то для себя решив – ответил:
– Завтра я вас вывезу отсюда. Поедете по свои дела. Толко….
– Только? – Савушкин внимательно всмотрелся в глаза словака.
– Я должен быть уверен, что вы – те, что я думаю.
Савушкин кивнул.
– Мы – те. – Помолчав, добавил: – Больше я ничего сказать не вправе, но поверь, Рудольф – отпустив нас, ты сделаешь очень важное дело для вашего восстания. Очень!
Комиссар помолчал, а затем ответил:
– Хорошо. Я понимаю. Наш батальон завтра идет Жилина. Надо грузить много запасы – патроны, консервы, пионерска амуниция, бензиновы канистры… У нас семдесят машин. Это мало, надо двасто. Будем брать приватны. Будет много шум, дискуссия с владельцы ауто. Перевоз батальон – это очень большой проблем. Надпоручик Дорчак будет не до вас. Я напишу ваша группа пропуск – до Маков. За Маков – Моравия.
