Я присела к нему на край кровати.
– Вася, как ты себя чувствуешь? Говорить можешь?
Солдат попытался что-то сказать, но из губ вырвалось только невнятное сипение. Что-нибудь произнести он просто физически не мог. Я повернулась к начальнику штаба:
– Перестарались, говорите?
– Мы приняли меры: виновный на гауптвахте, идет следствие. – Майору было неловко: похоже, что реальное состояние Быкова он увидел впервые.
– Могу я с ним поговорить?
– С кем? – не понял он.
– С тем, что на гауптвахте, – не с Быковым же.
Майор пожал плечами:
– Поехали. – Похоже, что после этого зрелища ему уже было плевать, что еще я увижу.
Мы снова забрались в штабной «уазик», и машина помчалась, на этот раз вниз с холма.
Гарнизонная гауптвахта находилась недалеко от КПП, мимо которого я проехала не более часа назад. Увидев нас, караульный «на калитке» позвонил в звонок, и из дверей, как джинн из бутылки, выскочил лейтенант.
– Позвони дежурному по части, – мрачно распорядился начальник штаба. – Тут из Комитета солдатских матерей хотят с Щукиным поговорить.
Он уже одумался и определенно не хотел, чтобы я посетила арестанта, а потому пытался переложить всю ответственность на дежурного по части.
Начальник караула судорожно козырнул и стремительно скрылся за дверями.
– Нагнали молодняк после институтов, – непонятно зачем пожаловался мне майор. – Ни черта не умеют.
«Это ты не умеешь, майор, – подумала я, – с проверяющими „работать“. Как еще до такого возраста дослужил?»
Я пока не знала, что надеялась получить от предстоящего разговора. Может быть, чуть больше правды… Отец говорил, что правда полезна всегда.
На этот раз лейтенант задержался. Я знала, что происходит сейчас в штабе: дежурный по части перепугался насмерть и побежал советоваться с командиром полка. Тот, понятное дело, сорвал на дежурном зло, но пустить меня на губу сразу не смог. И не пускать не решился.
Наконец начкар вышел.
– Пойдемте.
Он повел нас по длинному коридору караулки, и попадавшиеся по пути бойцы вскакивали, увидев майора, и впадали в состояние ступора, едва замечали меня.
– Давайте сюда, – пропустил меня вперед начальник штаба и повернулся к лейтенанту. – Начкар, арестованного – в комнату бодрствующей смены.
Я осмотрелась: стол, стулья, шкаф, шахматы, двое перепуганных воинов… На стене – «Боевой листок», портянки – на батарее.
– Та-ак, – громко возмутился майор. – Лейтенант, портянки убери.
Начкар зарделся и моментально передоверил задание караульному:
– Семенов, убери.
– Я тебе сказал, лейтенант, – зло заиграв желваками, напомнил начальник штаба.
Начкар весь покрылся красными пятнами и молча вынес пахучий элемент солдатского обмундирования за дверь. Я усмехнулась: снять в карауле портянки – тягчайший проступок, и теперь ему будут «тыкать в морду» этими портянками при каждом удобном случае. Я присела на стул и прислушалась: во дворе раздавались звонкие, как пощечина, команды:
– Встать! – грохот сапог. – Смир-на! Нале-во! Вспышка с тылу! – и снова грохот сапог. От губарей добивались абсолютного подчинения.
– Ну, где там арестант? – изобразила я недовольство.
– Сейчас приведут, – засуетился выросший как из-под земли начкар. – Сейчас.
И, как бы в подтверждение его слов, в коридоре раздался размеренный топот двух – трех пар сапог: вели арестованного Щукина. Он вошел, и в комнате стало темней: так велик был этот парень.
– Господа, – взялась я за дело. – Свидетели мне не нужны, попрошу всех, кроме арестованного Щукина, покинуть помещение.
