5
Утром присоединяюсь к Наумову, занятому изучением дел, приостановленных в связи с розыском лиц, подлежащих привлечению к ответственности в качестве обвиняемых.
В горле першит от пыльных страниц многотомных дел. Яркий свет лампочки вызывает резь в глазах. Мы кашляем, чихаем, протираем воспалившиеся веки, но всё листаем и листаем дела.
И вот, кажется, удача. Моё внимание привлекает дело о разбойном нападении в лесопарке, где на месте происшествия были изъяты гильзы, очень похожие на ту, что мы обнаружили в «Бирюзе».
– Ну-ка, ну-ка… Дай посмотреть, – просит Наумов и забирает у меня дело.
– Так ведь это Соловьёв, твой предшественник, по нему тогда работал! – восклицает он через минуту. – Преступников-то было двое, какой-то «Эдик» и Пикулин. А взяли лишь Пикулина. Его одного и судили: не знает, мол, второго, и всё!
– Оружие изъяли?
– Нет, в том-то и дело. Якобы у другого осталось. Да и потерпевшие, супруги Ладыгины, говорили, что пистолет был у второго преступника.
Я ещё раз листаю дело. С фотографии в профиль и анфас на меня смотрит молодой парень, никак не похожий на того, кто учинил налёт на «Бирюзу»: курносый, белобрысый… Записываю данные о его личности.
– Сколько же ему дали?
– Семь лет.
– Проверь – не сбежал, не освободился ли досрочно.
Наумов кивает.
Читаю показания потерпевших: как выглядел второй преступник? И замирает сердце: черноволосый, смуглолицый. Хорошо разглядеть не успели, но полагают, что при встрече узнали бы. Глаза запомнились: чёрные, опушённые густыми длинными ресницами. Показания дополняет композиционный портрет преступника. Похож! Очень похож на того, кто стрелял в «Бирюзе».
Наумов тоже разглядывает портрет:
– Слушай, а ведь это он – кого мы ищем. Помнишь, вспоминал, где я его видел? И вот, гляди-ка, снова выплыл. Да по какому делу!
Выписываю домашний телефон и адрес потерпевших. Попробую поговорить с ними, показать портрет, что принёс Бубнов.
А время уже за полдень. Дела все изучены, можно и перекусить.
Отправляемся с Наумовым в столовую. Оба одиноки, так что и в ближайшей перспективе домашних обедов нам не предвидится. Но когда на улице делюсь с ним сожалением по этому поводу, он вдруг улыбается и говорит:
– Как знать!.. Я, брат, на днях такую замечательную дивчину встретил!..
– Ну, молодец! – искренне радуюсь за него и даже спотыкаюсь на ровном месте. – Кто же это?
– Дай срок – узнаешь. А то, чего доброго, отобьёшь.
Он щурится от яркого солнца и лукаво смотрит на меня.
Чем он мне всегда нравится, так это своей улыбчивостью и общительностью. К тому же, деловой и энергичный.
– А тебе, Владик, тоже не мешало бы жениться.
– Ты так считаешь? – спрашиваю растерянно. С той поры, как я остался без Кати, другие женщины не вызывают во мне никакого интереса. Ну, разве, Лена – в последнее время…
– Конечно, – с той же улыбкой отвечает Наумов. – Глядишь, и пуговицы на пиджаке не будут болтаться.
Действительно, одна уже на ниточке болтается. Старательно прикручиваю её, смотрю на улыбчивое лицо Наумова и думаю о Лене. Сегодня утром она была такой задумчивой… Вот уж кто ничуть не скрывает интереса ко мне.
Солнечные лучи заливают улицу. После душной тесной комнатки архива, здесь, под небесной голубизной, дышится легко и свободно, и кажется, что приятная, освежающая голубизна всего-всего обволакивает меня. Всё-таки, как хорошо жить на свете, как хорошо!
Наумов поторапливает, и вскоре мы орудуем ложками, усевшись друг перед другом в небольшом светлом кафе, что неподалёку от райотдела. В этот час здесь немноголюдно, на каждом столике в узких вазочках – веточки сирени. Из открытых окон тянет ветерком.
