– Все из мяса…
Ничего более не объясняя, Герман отнес отработанную тушку в дом, оставив меня в полном недоумении: я не знал, что ответить на этот не подлежащий обсуждению факт. Тогда же, в день знакомства после кофе (и от него гость не смог отказаться), еще не зная, с кем имеет дело, Федя провел меня в один из двух подвалов, где я обнаружил его мир. Это мир тоже был связан с бывшим шефом. После кофе он повел группу стажеров в винный погреб, где над бесчисленными бутылками висели свиные окорока, о существовании которых Федя знал, но о вкусе которых лишь догадывался. Хамон и прошутто были продуктами иного, VIP-мира. Феде хватило пары тончайших, почти прозрачных ломтиков, чтобы стать их рабом. Это его слова. Он так и сказал, включив лампу в подвале:
– Вот, Платоныч, смотрите. Я их раб.
Федя показал на окорока собственного производства. Лежащие на отдыхе на стеллажах и развешенные для просушки, они занимали большую часть подвала. Здесь также хранились козьи сыры Дани. Только Рокфор она увозила созревать в Скиты. Компанию окорокам составляло незначительное количество козьих и бараньих ног, копченой и вяленой птицы, сала. Но к этому дополнению у Феди было пренебрежительное, граничащее едва ли не с брезгливостью отношение. Нет, он так же ел и продавал все деликатесы при случае. Но всё, кроме хамона и прошутто, было для него продуктом второго сорта, пусть часто и не уступавшее «рабовладельцам» по вкусу, в чем Федя никак не хотел признаться.
На это ему не раз при мне указывала Даня. С ней соглашались дети. Но Федя лишь отмахивался. Насмешливое упорство Дани в этом и некоторых других вопросах, как мне теперь кажется, стало одним из главных поводов серьезного конфликта, разгоревшегося в следующем году и поставившего семью на грань распада. Впрочем, Федя не оставался в долгу. Рокфор Дани не подвергался его прямой критике. Федя поступал хитрее. Он будто в отместку то и дело расхваливал козьи сыры, отношение к которым у Дани было таким же «дополнительным», как и у Феди ко всему, кроме хамона и прошутто. А между тем козы приносили несравненно больший доход, чем тщательно лелеемый Даней овечий рокфор. Взаимные пикировки до поры до времени не воспринимались ни мной, ни самими участниками как что-то серьезное, но постепенно приобретали все более серьезный оборот. Внутренняя суть семейных разногласий стала очевидной для меня только весной следующего года. За внешним благополучием и успешностью скрывалось обоюдное недовольство супругов тем, что они делают. Точнее тем, чего они добились за столько лет тяжелого, не характерного для обоих с детства труда.
Другим источником конфликта был образ жизни их детей, росших в совершенно особой, причудливой для урожденных горожан реальности, в благотворном влиянии которой родители не были до конца уверены, хотя и поддерживали впечатление, что все хорошо. Но хорошо было далеко не все. Супруги это понимали, но боялись друг другу признаться до поры до времени.
К воспитанию младших Камневых я вскоре оказался причастен. Проведя лето, словно в отпуске, осенью я устроился в местную школу учителем истории и географии – так поступить я планировал еще в Москве. Отток специалистов и в целом населения из Старцево был постоянным и прогрессирующим. Таких, как я и Камневы, в той местности считали по пальцам. Нас и было шестеро. Учеников в школе было чуть более сорока. В классе Германа и Вали никого, кроме них. Мелкий порой дополнял их компанию, молча в углу копаясь в старых, еще советских альбомах и книжках.
