Изящная лепнина украшает фасад величественного здания из коричневого кирпича. Прямо над дверьми, из которых мы только что вышли, – ангелок, пускающий стрелу. Вдоль всего фасада тянутся красивые узоры, придающие жилому комплексу определенную грациозность. У его больших панорамных окон, сквозь которые виднеется холл, растут кусты с белыми розами. И их аромат витает в воздухе.
Так хорошо.
Вот так идти. Никуда не торопиться. Ни о чем не думать.
Так просто.
Дойдя до конца здания, мы сворачиваем за угол и оказываемся на знаменитой Родео-драйв.
– Мы что, в Беверли-Хиллз?! – удивленно восклицаю я.
Эштон фыркает:
– Именно. И именно сюда ты собиралась выйти в образе проститутки.
– Спасибо, что напомнил.
– Пожалуйста.
Я закатываю глаза.
– Сейчас я одета не лучше, если что.
Он вскидывает бровь и театрально вздыхает:
– Ты же сказала, что это твой лучший наряд! Мое сердце разбито!
– Я и не отказываюсь от своих слов! – тут же подхватываю игру. – Просто мой наряд немного не подходит для Беверли-Хиллз.
– Ладно, я схалтурил. Признаю.
Коротко смеюсь.
– Здесь красиво, – выдыхаю, глядя по сторонам.
– И я так решил, когда смотрел квартиры. А ты в какой части города живешь?
– Я живу в Сан-Франциско.
– Ого. Надолго в Лос-Анджелесе?
– Через несколько дней улетаем обратно. Я прилетела с Фрэнком на сделку.
– Сделку?
– Да. Недвижимость, – тут же поясняю. – Фрэнк – правая рука моего отца. А отец владеет сетью отелей по всему миру.
– Что за отели? Или это тайна?
– Нет. «Хисторикал».
Эштон качает головой:
– Неплохо. И где именно построят «Хисторикал» в Лос-Анджелесе?
– Понятия не имею, – выдыхаю. – Обычно я не задаю вопросов и не лезу в дела Фрэнка.
Некоторое время мы молчим, а затем Эштон спрашивает:
– Так ты в первый раз здесь?
Благодарно смотрю на него за то, что не задает больше вопросов про Фрэнка, и киваю.
– И как тебе?
– На самом деле я не видела ничего кроме аэропорта, нашего отеля и бара. Мы прилетели в город вчера утром. Пока Фрэнк был на сделке, я любовалась океаном из номера отеля, а после его возвращения мы поехали отмечать слияние в «Оклахому». Так что я узнала Беверли-Хиллз только по тем картинкам, что видела в интернете.
Он улыбается.
– Значит, я не зря вытащил тебя на улицу.
– Ну если бы я знала, что ты живешь недалеко от бульвара Сансет, где переодевали Красотку, то ни за что на свете не вышла бы из дома в таком виде.
Эштон смеется, а затем произносит:
– Ты отлично выглядишь.
– Лжец.
– Беру пример с тебя, мое лучшее творение.
Он снова ухмыляется. И, когда мимо нас проходит парочка, которая, увидев мои кроксы, отшатывается в сторону, Эштон начинает хохотать. Я тоже не могу сдержать улыбки, шлепая по лужам.
– Почему у тебя такая большая нога? – негодую я.
– У меня все большое, – усмехается Эштон, а затем тут же становится серьезным: – Я имею в виду рост, тело и руки, а не то, о чем ты могла бы подумать. Господи.
Прикусываю губу.
– Все в порядке. Я об этом даже не подумала.
Подумала. Конечно же, я подумала.
Некоторое время мы с Эштоном молча продолжаем идти по длинному бульвару, освещенному ярким белым светом фонарей. Бутики справа от нас уже закрыли свои двери, выключив подсветку своих неоновых вывесок. Поток автомобилей слева стал совсем редким. А мелкий дождь усилился и сейчас оставляет в образовавшихся лужах пузыри.
– Самое время сказать, что холод и сырость – это не мое? – спрашиваю Эштона, пытаясь перекричать шум автомобиля, проезжающего мимо нас.
