Йеруш втёк обратно в свою постель, натянул на плечи покрывало, но почти сразу сбросил его, вдруг поняв, что в комнате душновато. В изголовьях кроватей исходила жаром печная груба, и наверняка кошмар Илидора был навеян слишком усердно натопленным помещением.
Стоило бы открыть окно, подумал Йеруш, сползая в потустороннее отупение.
В отличие от Илидора, Йеруш Найло не сильный, не крылатый и даже не порождение хаоса. Ему бы, может, и не помешали успокоительные обнимашки. А то ведь ему может присниться собственный кошмарный сон – про лежащего на траве изжёванного дракона в разорванных крыльях, среди запахов крови, псины и смерти.
***
С утра Якари возился в привхожем помещении. Как и вчера вечером, он смахивал несуществующие пылинки с рядов деревянных, соломенных, глиняных, вязаных и кочерга ведает каких ещё кукол, стоящих на полках и в стенных нишах.
На вопрос про холм Якари оживился, принялся махать бровями, чуток подпрыгивать, подёргивать руками и очень чётко, многозначительно выговаривая слова, сообщил, что за тем холмом – панская усадьба. То есть летнее обиталище одного знаткого господина, которому принадлежит часть лесов и лугов потусторону холма. Минувшим летом, начится, господин изволил торчать в усадьбе безвылазно, чего в прежние годы не бывало никогда, а его слуги постоянно покупали в деревне молоко, мёд и рыбу. С наступлением же осенних дождей господин съехал и усадьбу, как бы это сказать, взял да бросил.
– Подбросил и не добросил? – без улыбки уточнил Йеруш.
Якари пояснил, что нет, подбрасывать усадьбу никто, конечным делом, не мог, а вот что закрыли её на все замки и даже слуг никаких не оставили – это точно. Ну, может, не совсем точно, однако за продуктами в деревню больше никто не ходит. Со значением мотая подбородком на окно и делая страшные глаза, Якари осторожно, точно боясь расплескать слова, сообщил, что присматривают за усадьбой, вроде бы, весьма крепкие и сердитые деревенские люди, те же самые, что летом носили знаткому господину рыбу, рубили для него дрова и вообще, понимаете ли, тёрлись при месте.
– Сразу не мог сказать? – разозлился Йеруш.
– Так вы сразу б туда и пошли, – рассердился Якари. – А люди бы потом сказали, что я вас науськал! Ну чего тут непонятного!
Йеруш Найло, невыспавшийся, изнемогший уже без своего письма и без разгадки дурацкой большедушевской тайны, сто раз обругавший себя последними словами за решение пойти на поводу у шантажиста Якари, теперь выпрямился-напрягся, как большой боевой лук. Чуть наклонившись вперёд, он уже почти устремился к Якари, неведомо что желая сделать, но Илидор ловко перехватил его руку повыше локтя и оттащил в сторонку.
Якари, обмахивающий фигурки, ничего не заметил.
– Зачем ты всё время их протираешь? – быстро спросил Илидор.
С наскока ему пришло в голову лишь два способа не дать Йерушу затеять свару: перевести его внимание на что-то другое или сесть на него.
От простого вопроса Илидора Якари как-то сдулся, усох. Ещё несколько раз махнул пуховым веничком, бережно, словно боялся поранить расписные фигурки, и ответил не своим, сжатым голосом:
– Жена моя их собрала. Она тут всё обставляла, это ей хотелось иметь спальный дом и поштарское место. Вот такое оно и было, такое и остаётся, в точности как ей хотелось и каким было при ней. Хотя вот уж двенадцать лет как нет её живой на свете.
Сейчас, видя перед собою такого жалкого сникшего Якари с его пуховым веничком и дурацкими фигурками, Илидор не просто попытался представить, а впервые до определённой степени прочувствовал – словно Якари ему послал сгусток понимательной силы, чтобы Илидор ощутил чешуёй и шкурой, – каково это. Вот кто-то был с тобой рядом, был рядом так долго-долго, что врос в каждодневье твоей жизни, разделил с тобой наполнение дней и движение лет, а потом вдруг раз – и перестал быть. Враз не стало нигде ни привычного каждодневья, ни наполнения лет, ни близкого существа. Остались только предметы, места и вещи, которые придуриваются, будто хранят в себе кусочки памяти об ушедшем человеке, об ушедшей жизни, но это ложь, ведь хранить память умеешь только ты сам, а места и предметы не хранят ничего.
