– Я думаю иначе, чем вы.
– Ну, хотя бы выпей со мной! За годы прошлого и за грядущие времена! Затем ты многое увидишь яснее, многое поймешь. Вот! – Мгновение назад в руках незнакомца не мерцал узором кубок, который теперь был протянут им Перрину. Серебро кубка посверкивало, словно дрожало, а в кубке пламенело кроваво-алое вино, едва не выплескиваясь через край.
Перрин отважился посмотреть незнакомцу в глаза. Взор воина оставался острым, но тени словно плащом Стража завесили лицо человека, говорящего странные слова. Мрак укрывал его лик, словно маска. Но в глазах и ресницах неизвестного Перрин успел заметить нечто знакомое, о чем он должен был знать. Он стал рыться у себя в памяти, но снова воткнулся в затылок воину шепот.
– Нет! – сказал Перрин. Он сказал «нет» тихому голосу, звучащему у него в голове, но в тот же миг Перрин заметил, как искривил гнев губы незнакомца, как быстро тот подавил взрыв своей ярости. И юноша решил, что ответ сей будет ответом и на предложение незнакомца.
– Благодарю, – молвил он. – Жажда меня не мучит.
И повернулся спиной к незнакомцу. И пошел к двери. Очаг предстал сложенным из обкатанных речных камней. В комнате вытянулись длинные столы с приставленными к ним скамьями. Перрину хотелось как можно скорей расстаться с незнакомцем.
– На удачу теперь не рассчитывай! – твердым голосом проговорил ему в спину недруг. – Три нити, вместе вплетенные в Узор, разделят общую судьбу. Стоит перерезать одну из нитей – и две разорвутся одновременно с ней. Ежели не суждено тебе ничего худшего, то просто падешь жертвой рока...
И тут Перрин вдруг ощутил всею спиною своей вздымающийся позади него жар, угасший столь быстро, будто раскрылись и тотчас захлопнулись позади него заслонки огромной плавильной печи. Ошеломленный, он повернулся. Комната была пуста. Сон, и ничего, кроме сна! – подумал он, вздрагивая от прохлады. И вмиг все вокруг изменилось.
Перрин смотрел в зеркало, на собственное отражение. Он и понимал и не мог понять, что видят его глаза. Позолоченный шлем – искусно откованная львиная голова с разинутой пастью – сидел на голове воителя так ловко, точно славный Перрин и родился в этом шлеме. Витиевато выкованная кираса повита золотыми листьями, и доспехи на руках и ногах изукрашены блистающей чеканкой. Не утяжеленной узором осталась только его секира на поясе. И голос – теперь уже не чужой, а его собственный, – шептал в сознании, что рукам его нужно другое оружие, которое было в них тысячу раз, в сотне битв. Нет! Воин стремился избавиться от незнаемого шептуна, прогнать его. Нет, нельзя! Но прямо в ушах у него зазвучал голос, почти понятный, гораздо более громкий, чем таящийся шепот:
– Человек, судьбой назначенный для славы!
Он из последних сил сумел все-таки оторвать взгляд от обольстительного зеркала. И осознал, что теперь воин Перрин рассматривает, точно картину, самую прекраснейшую из дам, каких ему когда-либо приходилось встречать. Ничего и никого иного он в комнате не замечал и не желал видеть. Глаза неповторимой леди втягивали его взгляд, точно ночные озера. Нежность ее бледно-кремовой кожи спорила своей изысканностью с невесомым и прозрачным шелком платья, благоуханного, как заросли жасмина на сельском кладбище. Стоило ей сделать шаг навстречу Перрину, как во рту у него стало сухо, точно в пустыне. Он уже понял, что любая из женщин, знакомых ему прежде, в сравнении с дамой в жасминном шелке была неуклюжей и грубой простушкой. Перрина все сильней била поражающая его дрожь.
