Песню гор.
И стук огненного сердца, спрятанного под скалистой их подошвой. Бурление воды в родниках, что поднимаются, разливаясь горячими озерами.
Серные грязи.
Близость моря. И отчаянную радость старика, готового к последнему своему полету.
Стало быть, Изумруд. Решился. Он давно уже не выбирался из пещер, почти все время проводя в серных ямах. Но и горячие грязи не приносили облегчения.
Изумруд был стар.
И… буря примет его.
Легкого полета.
Я нырнула в дом за мгновенье до того, как буря, очнувшись, ударила со всею своей силой. И хижина Дерри содрогнулась. Раздался скрип, сменившийся стоном. И новый удар.
Крыша держится.
Я ее укрепляла в позапрошлом году. И подумывала даже сменить полностью, поставив новую, чтобы красная черепица и специальные ветроблокирующие щиты.
Но появился Билли.
Любовь.
Разве любовь не важнее какой-то там крыши? Что ты, детка, сама подумай, на кой тебе эта дыра? Тебя ждет весь мир. Нас ждет…
Я с трудом удержалась, чтобы не сплюнуть под ноги. И прислушалась к завыванию ветра. Разошелся. К вечеру шоссе, связывающее городок с большим миром, засыплет, а с ним и южные берега. Море поглотит песок и полтора десятка лодок. В новостях напишут об очередных разрушениях, с которыми городские власти борются.
Канализация засорится.
А трубы где-нибудь всенепременно сорвет. Бури случались каждый год, всякий раз, как водится, неожиданно.
Я спустилась в гараж, чтобы вытащить из машины коробку с едой. Включила радио, послушала белый шум и выключила.
Запела.
Заткнулась, вспомнив, что пою я преотвратительно, да и вообще… делом бы заняться. Я и занялась. В коробе нашлось много чего. И банки с фасолью в томатном соусе, причем с красной, Ник знал, что белую я тоже ем, но красная мне нравится больше.
Кусок окорока.
Вяленая колбаса кольцами, сдобренная чесноком столь щедро, что я заурчала.
Хлеб.
И тушенка. Арахисовое масло. Кленовый сироп и даже блинчики к нему, сложенные аккуратной стопкой и обернутые в промасленную бумагу.
- Спасибо, - сказала я.
И послышалось, как за спиной кто-то ответил:
- Пожалуйста.
Я замерла.
И положила руку на нож, который был рядом. Это прикосновение успокоило. В доме нет никого… в доме никого не может быть. В доме…
Я обернулась.
Пустота. Темнота. Дерри долго не желал признавать прогресса, обходясь керосиновыми лампами. А электричество я провела уже потом, после его смерти. И вспоминать не хочу, во что мне это обошлось.
Уровень керосина проверить все же стоит.
Лампа под потолком мигнула, подтверждая, что электричество у меня в доме ненадолго. И погасло. Я же стиснула рукоять ножа.
Понимаю, что глупо.
В доме нет никого.
Я ведь чувствую, что нет никого…
…и Билли никогда не прятался.
Если бы он вернулся…
…во рту пересохло.
Он бросил бы мотоцикл во дворе. Краги в коридоре. И куртку там же. Он принес бы запах пива и виски, который пропитал не только его, но и одежду. А следом появился бы сладковатый аромат травки. К ней Билли пристрастился давно. И если бы я поняла…
Я потерла занывшие ребра.
Переломы давно срослись, как и все предыдущие. Нож отправился в сапог, а я обернулась. Дом пуст. Темен. Страшен, как я слышала. В нем больше не осталось мужских запахов, даже в убежище, куда отправились вещи Дерри.
Никого здесь нет.
- Никого здесь нет, - повторила я вслух, но получилось не слишком убедительно. – Уна, возьми себя в руки.
Руки дрожали.
Я сильная женщина? Слышала и такое, от мисс Уильямс, которая до сих пор работает в школе, пытаясь воздействовать на умы и души местных туповатых детишек. Сильная… сильная не дрожала бы сейчас, закусив губу до крови.
