– А что ты можешь сказать про обыкновенных мужчин?
– Таких, как я? Ох уж это женское коварство! Кстати, оно, как и любое другое, замешано на семантической разнице одних и тех же слов. Рядовой обожатель рождественской индейки, вечно находящийся в погоне за недостижимой частью абсолютного счастья, до конца не верит ни в то, что устремляется к новому рождению на земле, ни в то, что животные радости ведут на вечную сковородку, и потому всю жизнь стоит нараскоряку. Иногда он на всякий случай захаживает в церковь «сверяться» с Господом, недоумевая, почему одним удаётся стать святыми, а другим нет, и каждый раз тешит себя мыслью, что вокруг него копошится столько безнаказанных мерзавцев, что если вечная преисподняя существует, то вовсе не для него, любителя индейки, красивых женщин и слегка приврать. Действительно, за что макать его в неостывающий виртуальный котёл? За адюльтер на офисном столе и мелкий обман ближнего, когда вокруг лгут по-крупному? Он, конечно, не догадывается о том, что не сможет навсегда оказаться в том котле только потому, что его придумали церковники, и посему до последнего взмаха кадила будет стоять враскоряку и думать, что он не самый плохой, чтобы навеки в него попасть…
Оркестр вновь заиграл что-то медленное, щемящее. Звуки скрипки подхватили флейту и виолончель, мгновенно изменив настроение в зале.
– Слышишь? Это «Ностальжи». Можно я тебя приглашу? – спросила Хельга.
– Разве одинокий пилигрим вправе рассчитывать на милость благородной дамы? – я тут же встал и повёл её к танцевальной площадке. К нам присоединились ещё несколько пар разного возраста. Неужели, немцы, действительно, сентиментальны? Хельга положила руки на мои плечи и сказала:
– Ты меньше всего похож на пилигрима. Мне трудно сказать, кто ты… ты… необъятный…
– Ах да, я же тебе не представился. Коммивояжёр по душевым кабинкам подойдёт?
– Ирма и Линда просят меня, чтобы я их с тобой познакомила.
– Ну, ясное дело, большое видится на расстоянии. В переводчики хотя бы берут?
– Тебя ждет девушка?
– Ни одной, но это лучше, чем нарваться на кармическую стерву, в голове которой одно бабло. Судьбу не обманешь, число браков отмечается на ладони, – вот здесь, – показал я на её руке, – и включается в План души. Брат ждёт, да и то, наверно, уже устал. Однажды я вышел из квартиры, зацепив рюкзаком за дверной косяк, и больше не вернулся, оставил тысячи километров за спиной и встретил много разных людей. Если бы у меня кто-то был, я бы не рвал виноград во Франции, а сгонял бы за ним на базар, потому что ездить в одиночку, когда ты не один, неприемлемо. Я уже забыл, когда платил за квартиру, и, может быть, меня уже выселили на улицу, и перед тобой стоит пилигрим. А у тебя есть парень?
– Нет. Кто-то пытается ухаживать… Алекс, тебя невозможно сравнить ни с кем.
– Дальше не интересно. На нет и сплетен нет. Какие годы в ГДР были самыми спокойными?
– Как и у вас.
– У нас – семидесятые, до похорон Брежнева в 82-ом. Ещё десятилетие элита ухлопала на то, чтобы превратить жизнь в кошмар. Популяцию дураков может сократить только адекватная парадигма. А на деле Церковь вернулась к проповедям старой догмы, и бывшие коммунисты вернули нас в капитализм.
– Ты можешь сказать, почему развалился Советский Союз? Ведь в ГДР было справедливое общество, а теперь говорят, что даже рестораны у нас были другие.
– Разве мы не говорили, почему всё развалилось? В тех ресторанах, как сказал один профи, было мало завсегдатаев, сидела одна шваль и агентура, а теперь в них сидят завсегдатаи, агентура и шваль. Я не заметил в этом никакого цинизма.
