«Барон Жермон поехал на войну!
Барон Жермон поехал на войну-у…
Его красавица-жена
Осталась ждать, едва жива
От грусти и печа-а-али…»
Пресвятая Дева Мария, увижу ли я еще когда-нибудь этот фильм? Увижу ли вообще экран телевизора или компьютера, побреюсь ли электробритвой, а не ножом, отмокну ли в нормальной ванне, а не в емкости, сшитой из оленьих шкур и наполненной горячим отваром полыни и дикой петрушки? Может, такой отвар и вправду отбивает человеческий запах, помогая скрадывать зверя, зато всякий раз после мытья я начинал чувствовать себя диковинной помесью животного и растения – таким зверино-травяным ароматом от меня несло. Но самое ужасное ждало меня впереди, причем в очень недалеком будущем.
ЧТО БУДЕТ, КОГДА Я ПОЛНОСТЬЮ ИСТРЕПЛЮ СВОИ ДЖИНСЫ?
Я уже вторую неделю носил камизу[10] и котту[11] – с тех пор, как моя рубашка окончательно проиграла в единоборстве с лесными колючками, – но мне становилось худо при мысли о том, что заменяет здешним жителям штаны… Ну неужели так трудно пришить две нормальные штанины к их кретинскому «брэ», который у нас в двадцать первом веке назвали бы просто женским поясом? Мои истрепанные джинсы пока что оправдывали нашитый на них славный лейбл «Levy's», и все-таки вскорости явно должны были отправиться по стопам рубашки. И тогда не миновать мне напяливать чертовы «шоссы», больше всего смахивавшие на обычные шерстяные чулки…
– ПРЕСВЯТАЯ ДЕВА, КТО ТАК НАТЯГИВАЕТ ТЕТИВУ?!
Громкий негодующий голос грянул мне прямо в ухо, я дернулся от неожиданности – и моя стрела улетела прямехонько «в молоко».
Локсли зашипел, как будто взял в рот слишком горячий кусок.
– Наконечник стрелы перед выстрелом должен касаться стержня, Малютка, сколько раз повторять! Силенок, что ль, не хватает, чтобы как следует натянуть лук?
И с чего я взял, будто у Локсли в отношении меня имеется комплекс вины? Нет у этого типа ни комплексов, ни вины, ни элементарного чувства такта!
Совершенно бестактно отобрав у меня лук, Робин во весь голос принялся учить, как с ним обращаться… Я слышал его поучения как минимум две тысячи раз, но толку от них пока было не больше, чем от лекций по гражданской обороне.
А на поляне, зевая и потягиваясь, уже появлялась остальная братва, и из дупла Великого Дуба выглянул заспанный монах Тук: фриар крутил головой и таращил глаза, напоминая разбуженную сову. Обычно Тук ночевал в своей «сторожке» у брода, но вчера, засидевшись с нами заполночь, не захотел возвращаться по темноте в Фаунтен Дол и устроился на ночлег в дупле, где мы обычно коптили туши оленей.
– Тук! Спускайся! – заорал Вилл Статли, встряхивая ярко-рыжими вихрами. – Тебе бы только дрыхнуть, ленивый плут! А кто будет спасать наши заблудшие души?
– Не будите – да не будимы будете, – сквозь зевоту пробормотал Тук и снова скрылся в дупле.
Он явно еще не совсем проснулся, раз не послал Вилла по-латыни. Ученость разве что не выплескивалась у нашего фриара из ушей… Если только он и вправду был фриаром.
Никто из нас не знал, был ли Тук в самом деле монахом или привирал. Так же как никто не знал, учился ли он и впрямь в школах всеобщих искусств в Болонье, Саламанке и Париже.
Этот веселый цветущий здоровяк пришел однажды в Ноттингем в потрепанной рясе, с тощей котомкой за спиной, поболтался по окрестным деревням, развлекая народ проповедями, чувствительными историями и непристойными песенками, забрел в Шервуд, заночевал в развалинах античного святилища возле брода… И остался там жить. И обитал в своей «сторожке» уже третий месяц, хотя то и дело грозился снова двинуться в дорогу, как и полагалось члену славного ордена епископа Голии.
