– А у меня учебник украли!
– Кто взял учебник?
Все молчали. Я уже поняла, что эта книжка у меня в парте, и подсунул мне ее Русов. Но как об этом сказать?! Если я скажу про Русова, значит я буду ябедой?
– Всем встать, и пока не сознаетесь, будете стоять до конца!
Урок срывался. Я не знала как поступить. Стоять весь урок всем классом неохота. И надо сказать литераторше про книжку, но не быть при этом предательницей. И тогда я глазами показала ей на Русова.
– Русов, где учебник? – поняв меня, прокричала классная. «Классная» – это значит классный руководитель.
Русов подошел к моей парте, взял учебник и отдал его Рожку.
– Вы на нее посмотрите! Смотрит на меня такими чистыми, честными глазами, как будто она не причем?!
– Но я не виновата!
– Больше ни слова! Как можно так врать?! – разорялась классная.
У меня не было слов. Опять меня подставили. Но не могла же я про него сказать вслух!
Не могла, потому что боялась бойкота! Дело в том, что в предыдущей школе мне класс объявлял бойкот за то, что я «сдала» своего одноклассника. И это был тяжелый случай в моей жизни.
А дело было так. В нашем классе учился парнишка, был он двоечник, хулиганил, к тому же интернатский. Это значит, что родители его были далеко, а он – сам себе хозяин. И вот ко всем его бесконечным проступкам добавился еще один: разбитое окно в классе. Нас, комсомольский актив, вызвали к завучу. Долго-долго там мурыжили, часа два мы сидели после уроков и не выдавали виновника. Потом завуч мне пообещала, что ему ничего не будет, назовите только фамилию. Так как я сама никогда не вру, то я думала, что и завуч не врет, и выдала его фамилию при всех.
– Подумаешь, к его хулиганским поступкам добавиться еще одно разбитое окно? И что это изменит в выпускном восьмом классе? – думала я.
А это изменило. Разбитое окно оказалось последней каплей в чаше терпения учителей, и его выгнали из школы. А мне класс объявил бойкот.
Это было очень тяжело. Со мной никто не разговаривал. Бойкот был бессрочным. Прошел месяц, второй. Я никому не жаловалась. Учителя видели это, и восхищались как я держала удар.
– Вы думаете мы не знаем, что вы бойкотируете комсорга? Как вам не стыдно, она столько сделала для вас и школы?! Какие вы товарищи после этого?! А она на вас даже ни разу не пожаловалась никому. Вот это характер! Вам всем до нее далеко! – не выдержав, однажды выдала историчка на уроке.
Потихоньку кто-то начал разговаривать, отвечать на мои вопросы. Но это ничего не изменило. Я не могла простить подружек, с которыми дружила несколько лет. Как они могли так поступить: предать и пойти за классом?! Я поняла, что из школы ухожу чужой, но главное, что они стали для меня чужие. Навсегда.
Как-то весной я встретила этого Валерку, когда возвращалась из школы.
Мы поздоровались.
– Валер, ты меня извини и не обижайся, потому что меня саму обманули. Завуч обещал, что тебе ничего не будет. Если бы я знала, что выгонят, то не выдала бы ни за что.
– Да, ничего страшного! У меня все хорошо, я и сам не хотел больше учиться. Меня удивило, что они с тобой сделали. Я им сказал, что зря объявили бойкот, и что ты не предавала.
– Дело уже не в этом! А в том, что они предали меня! – Валерка удивленно посмотрел, видно, что такая мысль не приходила в его голову.
– Пусть у тебя все будет хорошо, Валера! – сказала я на прощанье, и пошла в свою сторону, а он долго еще стоял на дороге и оторопело смотрел мне вслед.
