Дуа за неверного - страница 2

Отец мечтал, что Сережа станет юристом, вообще у отца были две мечты относительно профессий в семье: юрист и врач. Я, ставшая филологом, совершенно не укладывалась в картину и напоминала единорога. Со временем, конечно, отец нашел оправдание этой ошибке – я начала преподавать в университете. Это хоть как-то оправдывало «бессмысленную» профессию. Брата никогда и никто не спрашивал напрямую, кем он хочет стать, – просто однажды отец всучил ему две книги: учебник по истории и судебное делопроизводство. Отец быстро подсуетился, договорился с другом, работающим в прокуратуре, чтобы сына взяли хотя бы мальчиком на побегушках. Ему наняли репетиторов, купили книги и деловой костюм с галстуком. В общем, было сделано абсолютно все, чтобы отцовская мечта сбылась, чтобы в семье появился юрист.

Папа с гордостью говорил друзьям семьи и знакомым, что его сын юрист, и ждал с нетерпением, когда тот окончит университет, начнет работать в чистых кабинетах, а не в грязных оптовых контейнерах. Он часто говорил мне и брату, что хочет нам другой судьбы: чтобы мы никогда не узнали мира уличной торговли, чтобы наши руки никогда не узнали грязи и тяжести, чтобы наши тела никогда не изнывали от боли, чтобы нам не приходилось кричать, лишь для того чтобы быть услышанными, чтобы его дети, дети беженца, чужака, мигранта, могли, наконец, поднять головы за все поколения сразу, ходили чистыми, опрятными, в солидных деловых костюмах, белых глаженых рубашках, пили из красивых чашек, а не из пластиковых стаканчиков. Ему хотелось, чтобы его детям был доступен мир, недоступный для него самого.

Всякий раз посматривая на Сергея, он видел солидного мужчину в костюме, спокойного, гордого, никогда и не перед кем не оправдывающегося: того, кем сам хотел стать. Если нас приглашали в гости или на свадьбу, отец надевал свой чистый, выглаженный, дорогой костюм и черные лакированные туфли. В отличие от мамы отец никогда не экономил на костюмах, рубашках и пиджаках – спокойно отдавал почти половину месячной зарплаты за красивую одежду, платил не за куски ткани, а за это сладкое, окутывающее с головы до ног чувство другой жизни. Одевшись, он брал духи и опрыскивал всего себя. Парфюм заканчивался очень быстро, поэтому на все праздники, из всех конференций и поездок я привозила отцу очередной флакон хороших мужских духов. Шлейф от его приготовлений повисал на несколько минут, наполняя комнату характерным запахом – запахом отца и его другой жизни. Этой жизни он желал нам.

Правда, я все чаще и чаще замечала, что Серега спит с учебником на голове, носит не строгий костюм, а футбольные гольфы и шорты. Вместо шлейфа мужского одеколона он пах потом, тяжелым подростковым потом, который присущ только мальчикам. Он приходил разгоряченный после футбола и последовательно стаскивал с себя синтетическую футболку, затем шорты и, наконец, самое пахучее – длинные футбольные гольфы. К приходу отца он обычно садился за чтение, но по его лицу было заметно, что его не интересовала юриспруденция и работа в прокуратуре. Стоило ему открыть учебники, он начинал зевать, его широко открытый рот хватал воздух и, заглотнув пустоту, закрывался, как двери общественного транспорта. Он все ехал и ехал в пункт назначения: улица. Прозевав положенное количество остановок, Серега срывался, натягивал на себя серый свитер и впрыгивал в кроссовки, чтобы выбежать на улицу, пока отец не успел встать, надеть тапки и спросить: