– Знает. Мы говорили с ней.
– И что?
– Она сказала, что ей надо подумать.
– Плохи твои дела, Шабашкин. В переводе с женского на мужской это значит: отвянь!
– Ну почему же. С вашим сыном она будет несчастлива, и Маша это понимает. Владимир, как бы выразиться интеллигентнее, вниз катится: вино, карты, долги, наркотики. Он плохо кончит – и Машу с собой утянет.
– Что?! И это говоришь ты, мелкий плут и мошенник, которого я выгнал из армии за воровство! Да я тебя, сморчок… – генерал схватил Шабашкина за лацканы пиджака.
Тот, впрочем, остался совершенно спокоен.
– Руки уберите. Я же говорил, люди меняются. Я уже не тот лейтенант, которого вы когда-то гоняли за водкой. А вы уже бывший генерал, если забыли. Пенсионер, хотя и персональный.
– Чего ты хочешь? Денег?
– Генерал, денег у меня больше, чем у вас.
– Что же?
– Я хочу, чтобы вы расстроили помолвку вашего сына и Маши.
– Каким же образом?
– Скажите ему, что вы против.
– Вряд ли он послушается.
– Послушается, если вы заплатите его долг. А он, по моим сведениям, составляет пятьдесят тысяч долларов.
– Слышь ты, мудило, – генерал перешел на армейский жаргон, – не трогай моего сына, хребет сломаю.
– Ну это вряд ли. Вы лучше бы о себе позаботились. У меня в сейфе папочка лежит интересная, а там документики еще более интересные. О том, как протекала ваша параллельная тайная жизнь в армии, какие комбинации вы прокручивали, как обогатились за счет государства. Некоторым людям интересно будет взглянуть. Так как?
– Мне надо подумать. – Дубровский-старший вдруг съежился, будто из него выпустили воздух.
– Думайте, только недолго. – С этими словами Шабашкин вышел из кабинета.
В гостиной царило затишье. Веселье не складывалось. Разговор в отсутствие хозяина дома не клеился. Чапаев пытался развлечь иностранцев анекдотами, но те лишь вежливо улыбались и качали головой. Русский юмор британцы решительно не понимали, вернее, понимали все буквально.
– Как русские могут смеяться над евреями? Это же расизм. Не думал, что наш переводчик – юдофоб, – прошептал Гастингс Пуаро.
– Зато водка у них хорошая, – отвечал грубый человек.
– Вы все о водке. Наверное, хватит уже пить.
– А что тут пить? – удивился Пуаро.
– В самом деле, – ухмыльнулся Гастингс, обводя взглядом батарею бутылок с водкой, коньяком и виски.
Тенью вокруг стола сновала Сюзанна, меняя грязные тарелки и приборы, убирая мятые салфетки и пустые бутылки.
Троекуровы не участвовали в разговоре, они вообще отошли подальше от компании. Андрей Гаврилович нервно выговаривал что-то дочери. Та молчала, опустив голову.
Шабашкин решительно направился к ним.
– Маша, он вас обидел?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Ну, не молчите же.
– Леонид Вячеславович, – вмешался Троекуров, – вы бы своей властью прекратили домогательства этого… этого донжуана. Он опасен для Маши.
– Вообще-то, у меня есть идея, – Шабашкин покосился на Машу и, увидев ее настороженный взгляд, поспешил успокоить: – Нет-нет, никаких силовых мер.
Маша сильнее запахнула шаль, словно защищаясь от слов Шабашкина, и произнесла:
– Мне нездоровится, извините, я вас покину. – И ушла.
– Что за идея, полковник? – потребовал Троекуров.
– А вы знаете, что они помолвлены? – вдруг спросил Шабашкин.
– Что?! – Троекурова поразило не само известие, а скорее то, что дочь не сказала ему. – Так далеко зашло?! Я не знал.
