Ирина долго терпела. Уговаривала. Упрашивала. Умоляла. Ничего не помогало. Стоило мужу только закончить очередной проект и получить гонорар, как тут же непонятно откуда слетались, как пчелы на сладкое, десятки друзей, родственников, приятелей. Рестораны, застолья, пикники, завтраки, ужины–все длилось ровно столько, на сколько хватало денег. Как только его кошелек пустел, всех как ветром сдувало!
Ирина Ивановна жила как на пороховой бочке. Девочки росли, денег не хватало, мать злилась, а муж, ничего не замечая, жил в своем мире творчества, фантазии и мечты.
Елена Федоровна, теща, в такие дни ходила по дому поджав губы. Сердито сыпала свое любимое: «Где умному горе, там дураку веселье. Дураков не сеют, они сами рождаются. Дурная голова ногам покоя не дает.»
Когда силы, смирение и терпение закончились, Ирина побросала вещи мужа в два чемодана и выставила их на порог.
Молодость и женская природа требовали свое, хотелось любви, но она, нарыдавшись в подушку, утром вставала с неизменным желанием все преодолеть самой, не допустить, чтобы девочки видели этот бедлам.
Так и прошла ее жизнь в этих трех комнатах.
Мать, Елена Федоровна, помогала изо всех сил, девочек взяла на себя, дом вела властной рукой. Постепенно все улеглось, как-то устаканилось, дочери подросли.
И очень незаметно подступил возраст, который, как известно, никого не красит. Появилась первая седина, побежали по щекам «гусиные лапки», исчез девичий овал лица. И поселилась в глазах неизбывная печаль – спутница одиночества.
Забот, как ни странно, не убавлялось.
Девочки закончили школу. Наташа, старшая дочь, поступила в медицинский институт, вышла замуж, родила ребенка, развелась. А Дарья, младшая, росла строптивой и своевольной.
Бабушка всякий раз после очередной выходки внучки хваталась за голову:
– Горе нам! В отца пошла. Такая же. Непокорная, норовистая, своенравная. Сладу с ней нет. Доброты отцовской в ней через край, меры не знает, без конца кого-то спасает или борется за справедливость.
– Мама, быть добрым и милосердным не так уж и плохо, – пыталась робко протестовать Ирина.
– Что ты понимаешь? – нервно отмахивалась мать. – Смотри, ей не скажи этого! Таким жить тяжело. Мир по-другому устроен: всех не обогреешь, не накормишь, не приголубишь.
Но Дашу переделать не получалось. Она не хотела никого слушать, жила по своим правилам, спорила с бабушкой до хрипоты и, лет шесть назад, съехала от них, получив в наследство от деда однокомнатную квартиру в соседнем подъезде.
Они, конечно, всегда были рядом, любили друг друга, но, уходя вечером к себе, Дарья облегченно вздыхала и счастливо закатывала глаза.
– Ой, пойду к себе, хлебну тишины. С вами тут с ума сойдешь! Все учите и учите, как пятилетних. Наташка, как ты тут живешь?
– Иди-иди, – смеялась ей вслед бабушка. – И не сбивай Наталью с толку, хоть одна из вас выросла разумной и спокойной.
Субботнее утро выдалось удивительно тихим. Ирина Ивановна сначала понять не могла, что ее так тревожит, а потом сообразила: обычно Дарья по субботам появлялась без предупреждения, внося в их спокойствие обычную смуту и привычное веселье.
Подождав часа полтора, Ирина Ивановна позвонила. Телефон дочери был недоступен. Набрала ее номер минут через сорок–никто не отзывался.
Забеспокоившись, она набросила на плечи шубку.
– Не теряйте меня, я схожу к Даше. Вернусь минут через пятнадцать.
