- Да, я могу. А что случилось? – загорелась бабуська.
- Вы подтвертдите, что эти люди настоящая семья. Я напишу докладную, а вы заверите мои наблюдения.
- С превеликим удовольствием. Я еще напишу только, что девка то не очень благонадежная. Надо же, маленький говорит. Это где ж они больше то видят? Я вон восемьдесят лет прожила, а...
- Я жду вас завтра,- повернулась в нашу сторону Ольга Константиновна.- Не опаздывайте. Комиссия соберется, а председатель не любит опоздунов. Господа Боярцевы. Это не усыновление, учтите. Временная опека. Пока дед Алексея жив, он вам его не отдаст.
- Мы будем,- твердо сказал Макар, приобнял меня за плечи, и я сдалась на милость победителя. Не стала вырываться. И не потому что на меня сейчас смотрела строгая Горгона, а потому что так мне вдруг стало спокойнее. Но это только сейчас. Больше я не позволю этому нахалу подобных вольностей.
Макар Боярцев
Проснуться. Я хочу проснуться в свое счастливое прошлое. Прошлое без ушастых детей, курчавых баб-лам, Горгон в костюме канцелярской крысы и этого поганого, отвратительно-гудящего звука, раздирающего мою и без того распухшую черепушку.
Я откинул подушку, которой вот уже минут двадцать закрывал голову и уши, в надежде поспать еще хоть немного и резко сел в кровати. Звук прекратился, словно по волшебству, и я даже подумал, что смертоубийство домработницы придется отложить и можно еще покемарить. Интересно, какого хрена поломойка явилась в такую рань, да еще завела свой чудовищный пылесос, способный высосать даже душу из дементора, ну или не проснувшийся мозг известного столичного фотографа? Я запретил ей появляться в пентхаусе раньше двенадцати пополудни. А сейчас электронные часы на тумбочке показывают всего семь утра. Время, когда я особенно отвратителен и смертельно опасен.
Я откинулся на ложе, и даже успел прикрыть глаза. Звук похожий на завывание лохнесского чудовища в период гона заставил меня подскочить над вышеозначенным ложем на добрых полметра, сейчас я начал несчастную одержимую из фильма про изгоняющих дьявола.
- Твою мать,- заорал я, схватил с тумбы часы и запустил их в стену. Вой не заглох. Усилился даже. Вскочил с належенного места и в чем был ломанулся на это проклятое адско-ритуальное песнопение.
Домработницы не было. Посреди холла извивалась моя жена. МОЯ ЖЕНА, мать ее за ногу, кривлялась в пляске святого Вита и пела, судя по мелодии что то из ранних битлов. Но судя по издаваемым ею звукам они транслировали свою музыку через эту проклятую бабу прямо с того света, и совсем я не уверен, что из небесных чертогов.
- Ты пошто котейку мучаешь? – прорычал я, в один прыжок оказавшись возле этой дуры, — я думал тебя тут насилуют.
- Не подходи,- хрюкнуло курчавое существо, уставившись на меня, как индеец-людоед на вилок капусты: с отвращением и ужасом. Выставила перед собой трубку от пылесоса, нажала на кнопку на механическом монстре, и сморщилась, судя по всему готовясь к неконтролируемой истерике. Пылесос взвыл, как кающийся грешник в последнем круге ада. - Не подходи, засосу.
- Ты рехнулась что ли от счастья? Засасывальщица. Я вот сейчас отниму у тебя орудие труда, и так засосу, что из тебя монеты серебрянные посыплются, — оскалился я и сделал шаг к дуре, истерично размахивающей не просто трубкой, а уже целым пылесососом, болтающимся на другом конце гофрированного шланга.- Повторяю вопрос, какого хрена ты делаешь? Убирается в этом доме домработница. Делает это она, когда я не сплю, ясно? И бога ради, чем у нас так воняет? – сглотнул я голодную слюну. Мне в ноздри заполз ошеломительный аромат выпечки. Настоящей, домашней, пахнущей ванилином.
