Душа души моей 2.0. флэш-фэкшн - страница 9

Но здесь я хотел бы бережно коснуться оборотной стороны этой верности. После смерти Андрея Платонова его жена Мария Александровна участвовала в подготовке к посмертной публикации его произведений. Из лучших побуждений она старалась, чтобы не было утеряно ни одного слова из наследия ее мужа. И в результате, одна из лучших повестей Платонова «Джан» была расширена почти на треть за счет черновиков по сравнению с вариантом, подготовленным им самим. Смысл произведения поменялся практически на противоположный. У Платонова повесть заканчивается на том, что Чагатаев видит разбредающийся по пустыне народ джан и это наполняет его чувством исполненного предназначения – он накормил народ, а как ему жить дальше, он решит сам. В дополненном же варианте с этого места начинается унылая словесная «жвачка» из повторов и вариаций пережитого Чагатаевым раньше, постепенно хоронящая смысл всего произведения.

Или пример с «сенсацией» 70-го года – изданием романа Эрнеста Хемингуэя «Острова в океане», написанного им в 1950—1951 годах, отредактированного и опубликованного его вдовой Мэри Вэлш Хемингуэй уже после его смерти. Вариант 70-го года толще первоначального раза в полтора. Но он мертвый и занудный. Просто поразительно, как можно было вынуть из урны выкинутые автором черновики и впихнуть их в живую ткань романа.

Я это к тому, что уважения эти женщины, безусловно, заслуживают, но подпускать их к сотворчеству с великими мужьями – фатальная ошибка.

Чувствуете, как радость просто фонтаном брызжет из каждой строчки? С каким восторгом поэт пробует на вкус разные ритмы и звукосочетания? Он словно пианист, надолго разлученный со своим инструментом, который бросается к нему и торопливо пробует разные звуки и аккорды. И радуется, что инструмент не расстроен и по-прежнему ему послушен.

Именно так. Попав в заключение на долгих семь лет, пройдя магаданские лагеря и поселение в казахской степи, Заболоцкий не написал за это время практически ни строчки. И когда он начал писать, вернувшись в Москву, первым его стихотворением стало «Утро» – ликующее, звонкое, наполненное светом, причудливо меняющее ритм, но твердо опирающееся на отчетливые рифмы.

Это был уже совсем другой поэт – не автор озорных «Столбцов», а поэт-философ, переживший многое, но сохранивший «огонь, мерцающий в сосуде».