На самом деле, после того, как в моей жизни появился Йенс, мы с Эбертом вообще перестали обсуждать детскую тему, да и ситуация в экономике ухудшилась еще сильнее. Бизнес моего мужа по-прежнему твердо стоял на ногах, однако неуклонно растущие налоги и общее падение покупательского спроса заставляли временно забыть о развитии и сосредоточиться преимущественно на выживании в неблагоприятных условиях. Деловое чутье у Эберта всегда находилось на высоте и пока фирма уверенно держалась на плаву, но я прекрасно понимала, что моему мужу приходиться прилагать втрое больше усилий, чтобы избежать финансового краха. Компания Эберта специализировалась на производстве стройматериалов, и с учетом общего спада в стране, приоритетной задачей сейчас стал поиск и освоение новых рынков сбыта: если раньше мой муж в основном реализовывал готовую продукцию внутри Германии, то теперь он вынужден был искать покупателей в других государствах, в том числе и за пределами Евросоюза, поэтому частота и продолжительность служебных командировок увеличилась в разы. Эберт крутился, как белка в колесе, и в последнее время мы невольно отдалились друг от друга, а принимая во внимание, что мы никогда и не были по-настоящему близки, между нами отчетливо чувствовался холодок. Эберт мог отсутствовать дома по нескольку дней, а я ощущала острую вину за то, что мне это нравится. Я не любила своего мужа, я плохо ладила с фрау Штайнбах, его властной и самолюбивой матерью, в свои семьдесят пять по-прежнему держащей в ежовых рукавицах всю свою семью, я устала лгать по телефону родителям, заверяя их, что я безгранично счастлива, одним словом, наряду с мировой экономикой я тоже переживала жесточайший кризис и мучительно разрывалась между голосом разума и зовом сердца.
Аномально холодная, невероятно сырая зима, казалось, выпила из меня всю жизненную энергию. Снег сменялся дождем, ветер пробирал до костей, а Эберт требовал экономить тепло и электричество. Я постоянно мерзла, а после нового года и вовсе подхватила бронхит, пару недель продержавший меня в постели. Меня навещала Ханна, приносила мне корзинки с выпечкой из собственной пекарни, желала скорейшего выздоровления и хриплым, прокуренным голосом жаловалась, что Йенса тоже свалила какая-то неведомая зараза, а он категорически отказывается от лечения и никого к себе не подпускает. У меня толком не было сил на членораздельную речь, а Ханна болтала без остановки, вываливая на меня все новые подробности, заставляющие меня безостановочно трястись под одеялом не то от лихорадки, не то от страха за Йенса.
–Не понимаю, куда я смотрела, когда сходилась с этим алкоголиком, – искренне сетовала Ханна, – не поверишь, родители у него вообще в рот не капли ни берут, братья-сестры, все прекрасно устроились в жизни, но Йенс оказался паршивой овцой в стаде, его мать мне так и сказала. За что бы Йенс не брался, всё в итоге идет прахом. Хорошо хотя бы я заставила его вложиться в мой дом, иначе он бы пропил все деньги и сам пошел по миру. А я ведь ему говорила, уволь половину своих дармоедов, но разве он меня послушал? Как хорошо, что у твоего Эберта на плечах голова, а не кочан капусты, за таким мужем ты живешь, как за каменной стеной и можешь не беспокоиться о будущем, а я сама тяну лямку, целыми днями пашу в пекарне, а потом каждые выходные с лотком стою на базаре… Знаешь, грех конечно, но, когда я в последний раз видела Йенса, мне показалось, что он уже не жилец. Он сам выбрал себе такую судьбу, но ведь у него куча долгов, которые все лягут на меня, если Йенс вдруг умрет. Он должен всем вокруг, я разорюсь, если мне придется покрывать его долги, да и зачем мне это нужно?
