Она продолжала источать интерес к спускающемуся по её пальцам, словно подтаявший лёд по стенке холодильника, синтетическому маслу. Медленно вертя рукой, машина ловила в нём солнечные блики стеклянными безжизненными глазами, а потом слегка резко обратилась к профессору:
– Вы не могли бы сделать его красным?
– Хочешь, чтобы оно больше походило на кровь? – Её просьба вызвала у него улыбку. Скрестив руки на груди, он прищурился, выискивая малейшие реакции в ней на их дальнейшую беседу.
– Угу. – Роботу удалось выдавить только такой лаконичный ответ. Ему казалось, что он просит слишком многого, и взявшееся ниоткуда стеснение позволило сказать только эти три буквы.
– Да, я могу это сделать, раз ты так хочешь. В магазинах робототехники и мехатроники продают только синее масло, но мне не составит труда перекрасить его в красное. Это даже и суток не займёт. – Заинтересовавшись поведением своего творения, изобретатель встал к нему чуть ближе. – Ответь, а почему ты не стала защищаться, когда увидела у него в руке нож?
– Не знаю. – Она плавно пожала плечами, первый раз сопроводив речь жестами, будто всё сильнее становилась человеком. – Не хотела причинять ему вред. Мне было его жалко. Не думайте, будто я забыла о праве на самооборону. Вы также говорили, что я имею права обратиться в полицию и подать на него в суд за нанесение мне ущерба.
– Всё верно. Ну что, пойдём в участок писать заявление? – Ему настолько не хотелось тратить этот тёплый солнечный день на походы по затхлым кабинетам, что он не смог скрыть своё недовольство и скукожил гладковыбритое лицо в кислую гримасу.
– Нет. Вы сами сказали, что рана скоро зарастёт. Сумку мы женщине вернули. Так что… никто не пострадал. Не вижу смысла портить тому человеку жизнь. К тому же, профессор, у меня возникло некоторое чувство, которое мне очень неприятно, и я бы хотела, чтобы оно закончилось как можно скорее.
Посетители парка довольно скоро перестали обращать на них внимание, будто и вовсе ничего из ряда вон выходящего только что на их глазах не произошло: казалось, у людей на виду можно было совершить самое дерзкое убийство, и даже это бы не заставило их вылезти из своих ментальных коконов, и открыто признать, что этот мир не безопасен до конца, что случаются ситуации, когда другим нужна помощь. Но нет, они убедительно продолжали делать вид, словно всё в обществе хорошо и беззаботные дни непременно будут идти и дальше, без каких либо угроз для них. Страх заставлял их поддерживать эту иллюзию, ведь если открыть глаза и честно признать проблему, то станет страшно выходить из дома: вдруг подобное случится и с тобой. И эта боязнь, подобно коллективному разуму, поддерживала всеобщее столь мерзкое заблуждение о том, что беды случаются исключительно с другими, а тебя они непременно обойдут стороной.
– Это боль. – Изобретатель не счёл нужным изрекать длинные разъяснения.
– Зачем вы сделали так, что я чувствую боль? – Все возможные негативные чувства взрывом бомбы вспыхнули в ней. Она ощутила себя преданной и оскорблённой, совершенно теряясь в домыслах: сделал ли это создатель с целью помучить её, потому что он садист; или же это опять важная часть его проекта.
– Это долго и бессмысленно рассказывать, лучше один раз показать, но не сейчас. Пока нам не до этого. Давай пойдём в кафе, угощу тебя чем-нибудь.
***
Профессор выбрал большую забегаловку, тянущуюся вдоль одной из самых оживлённых улиц, предполагая, что шум толп посетителей и массовая суета персонала позволят ему и роботу вести их диалог совершенно свободно, не опасаясь быть услышанными или раскрытыми. Но это предположение оказалось ошибочным – заведение было совершенно пустым.
