Л. Толстой. Как только я понял, что такое богатство, что такое деньги, так мне не только ясно, но несомненно стало, что все другие должны делать, потому что они неизбежно будут это делать. Я понял, в сущности, только то, что я знал давным-давно: ту истину, которая передавалась людям с самых древних времен и Буддой, и Исаией, и Лаодзи, и Сократом, и особенно ясно и несомненно передана нам Иисусом Христом и его предшественником Иоанном Крестителем. Иоанн Креститель на вопрос людей: что нам делать? – отвечал просто, коротко и ясно: «У кого есть две одежды, то отдай неимущему; и у кого есть пища, делай то же» (Луки III, 10, 11). То же и еще с большей ясностью и много раз говорил Христос. Он говорил: Блаженны нищие и горе богатым. Он говорил: Нельзя служить богу и мамоне. Он запретил ученикам брать не только деньги, но две одежды. Он сказал богатому юноше, что он не может войти в царствие божие потому, что он богат, и что легче верблюду войти в ушко иглы, чем богатому – в царствие божие.
Истина эта была мне давно известна, но ложное учение мира так хитро скрыло ее, что она сделалась для меня именно теорией в том смысле, какой любят придавать этому слову, то есть пустыми словами. Но как скоро мне удалось разрушить в своем сознании софизмы мирского учения, так теория слилась с практикой и действительность моей жизни стала ее неизбежным последствием.
Я понял, что человек, кроме жизни для своего личного блага, неизбежно должен служить и благу других людей.
Я стал изучать жизнь. Сблизился с верующими из бедных, простых, неученых людей, странниками, монахами, мужиками. Вероучение этих людей из народа было тоже христианское, как вероучение мнимо-верующих из нашего круга богатых. Вся жизнь верующих нашего круга была противоречием их вере, а вся жизнь людей верующих трудящихся была подтверждением того смысла жизни, который давало знание веры. И я стал вглядываться в жизнь и верование этих людей, и чем больше я вглядывался, тем больше убеждался, что у них настоящая вера, что вера их необходима для них и одна дает им смысл и возможности жизни. В противоположность того, что я видел в нашем кругу, где вся жизнь проходит в праздности и потехах и недовольстве жизнью, я видел, что вся жизнь этих людей проходила в тяжелом труде, и я полюбил этих людей. Я жил так года два, и со мной случился переворот, задатки которого всегда были во мне. Жизнь нашего круга богатых потеряла всякий смысл. Действия же трудящегося народа, творящего жизнь, представились мне единым настоящим делом. И я понял, что жизнь ради богатства и потворства похоти бессмысленна и зла. Я понял ту истину, найденную мною в Евангелии, что люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий делающий худые дела, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его.
Влекомый истиной. Из только что сказанного вами следует, что первое из усилий, открывающее путь к духовности, – необходимость познать, в чем истинная суть человеческой жизни.
Л. Толстой. Я уже говорил ранее, что мы знаем в себе две жизни: жизнь духовную, познаваемую внутренним сознанием, и жизнь телесную, познаваемую нашим внешним наблюдением.
Обыкновенно люди (к которым я принадлежу) признают основой жизни жизнь духовную; отрицают реальность, нужность изучения жизни телесной, очевидно не могущего привести ни к каким окончательным результатам. Точно так же и люди, признающие только жизнь телесную, отрицают совершенно жизнь духовную и всякие основанные на ней выводы, отрицают, как они говорят, метафизику. Мне же теперь совершенно ясно, что оба не правы. И оба знания: материалистическое и метафизическое – имеют свое великое значение, только бы не делать несоответствующие выводы из того или другого знания.
