– Таков маршрут Хозяина.
– Почему?
– Конвой едет по запланированному пути.
Съезжать с пустынных дорог – опасно, дурная…! Такие пояснения должна была принести девочка. Сходить с маршрута – гиблое дело; конвой разорят местные банды и дилеры, решив, что в город пребывает до изнеможения важный груз. Груз – взаправду-то – был важным, но не в кругах города.
И потому я наслаждаюсь видом Полиса издалека. Высотные – уцелевшие – здания смыкаются друг с другом острыми зубьями и хищный рот на фоне убегающего солнца отливает позолотой. Пыль обвивает основания, а грязный туман добавляет колец почти на верхушках. Город курит. Решаю закурить и я.
Девочка желает воспротивиться, но на мой едкий взгляд – свой притупляет и смущённо прячет в складках юбки.
– То-то же, – хмыкаю и сжимаю сигарету в зубах.
Что могло ожидать нас с Яном в эпилоге? жар или немая тишина? спокойствие или отсутствие интереса? грусть, печаль и сожаление о содеянном…? мы принимаем век таковым и не чувствуем абсурда или каемся друг перед другом?
Я зашла в кабинет. Хозяин Монастыря чертыхнулся в мою сторону, приговаривая, что пол усеян битым стеклом.
– Чувствую, – ответила я и переступила с пятки на пятку, а мельтешение это сопроводил нежнейший хруст.
– Может быть больно.
– Уже, – улыбнулась я.
Улыбнулась ему. Улыбнулась затаившейся и задержавшей дыхание Ману.
– Иди сюда, – бросил Ян, но губы его задрожали.
Сделала безропотный колючий шаг навстречу – в подтверждение его паскудной теории. Второму шагу случиться не позволил – под мужским ботинком лопнуло несколько пластин; присевши, подхватил за бедра и перенёс, усадил на стол. Сам же Ян припал на колени и сковал в ладонях щиколотки.
– Не шути с битым стеклом. Оно оставляет шрамы и вносит заразу.
– Что-то напоминает, – поиздевалась я, пока он доставал крошки из пят. – Смутно.
Ян поднял глаза и многозначно улыбнулся. Ману вздохнула и послала нас к чёрту, назвав ненормальными.
– Вам это нравится, и всё тут, – сказала она и быстро вышла из кабинета. – Бороться с вами за вас я не намерена!
Кровь скользнула по его пальцам, и меня – словно бы – обдало жаром.
«Будет больно?»
«Если ты захочешь, – усмехнулся голос».
«Ты понимаешь, о чём я, не издевайся»
«Если ты захочешь», – уже без нрава повторил голос.
«Ты боишься не боли, а неизвестности», – ещё ранее молвил он. Сказанное было равносильно просьбе довериться.
Кровь скользнула. Простынь окрасил почти невидимый штрих.
Смотрю на Хозяина Монастыря, послушно притаившегося в ногах и устраняющего последствия собственной вспыльчивости. Так будет всегда?
– Зачем ты сделала это, Луна? – спросил Ян. – Что пыталась доказать? К чему показательность? Будет шрам…
Я склонилась к нему и взяла пальцами за подбородок, подтянула к себе – к лицу – и процедила:
– Сочувствую, если ты не понимаешь.
После чего, прихлопнув по щеке, оттолкнула.
– Ненавидишь меня? – в какой-то из следующих дней спросил мужчина.
Импульс уже прошёл (разбитый стакан в кабинете заменили новым, а на ноге осталась запёкшаяся отметина) и потому я спокойно ответила:
– Это слишком сильное чувство.
– Ненавидишь в меньшей степени? – предположил Ян: в полу-шутке, в полу-травле.
– Не знаю, что я чувствую. Ничего.
– Так не бывает.
Я задумалась и наспех выдала:
– Наверное, страх.
– Не поздно ли…? – переспросил мужчина. – Самое ужасное, радость моя, ты пережила.
– И не за красным балдахином, – кольнула следом. – Страх, что ничего не чувствуется, и всё тут, – добавила я. – А ничего порождает страх, порождённый ничем. Безрассудство, не находишь?
