– Литвин, что эт ты всю «стометровку» лопотал там на своем старолитовском?
– Не залопочешь тут… Эти НАТОвцы хреновы, по ходу только меня на поле и видели… суки. Каждый, блин, снаряд около меня бабахал! Если бы своим идолам не молился – точно б скопытился.
– Ога. Очень нужен ты своим друзьям из…
– Это не мои друзья!
– … мирного блока – не твои, так твоей исторической родины – чтобы на тебя каждый снаряд тратить, – закончил мысль говоривший.
– А почему на литовском-то? Есть же отличный русский мат – им почти все пользуются. Ни разу не подводил! – вступает в разговор другой выживший.
– …от русского мата мне еще страшнее…
– Лан, тогда готовь новые псалмы – начинается второй этап эстафеты.
Зачастую мне удавалось добежать до какого-нибудь укрытия прям посредине передовой передовым. В таком случае я, и еще несколько таких же прытких сбавляли темп. Укрытие – будь то воронка или наоборот – бруствер – совсем не давало ощущения безопасности, а скорее наоборот – позволяло ковыляющему страху, который ты оставил позади, догнать тебя. И снова – бой с самим собою:
«– Надо вылезти и бежать! Бежать, пока они не очухались! В движении – жизнь, остановка – смерть!! Станешь неподвижным – они раздолбают тебя в минуту!! Ты же знаешь!!! нНУУ-у???!
– Нельзя бежать. Нас видели, что мы сюда завернули. Выскочим – тут нам и каюк! Они ждут, ждут же! Ты же знаешь!!!
– Если не побежим – умрем!
– Если побежим – умрем!
– Если мы останемся, нам в любом случае – конец! Не от врагов, так от своих! Давай в ногу выстрелим, а? Скажем, ранены, мол? А?! Давай? На «авось»?
– Нельзя! С простреленной ногой мы точно подвижнее не станем – а кто его знает, как тот бой повернется? Кроме того, не одни мы здесь, потому втихую не получится. Да и позорно это – совсем ополоумел???».
Вот примерно в таком ключе и такой же последовательности ты сидишь и перебираешь варианты. И, судя по вытаращенным глазам, но хмурым взглядам своих сотоварищей понимаешь, что думают они о том же самом.
Каждый бой – это как очищение. Каждый бой – это как рождение. Каждый бой – это как поход к богу. В один бой нельзя войти дважды – каждый раз в этот бой будет входить разный человек: сперва в атаку шел один воин, а потом, на выходе получался другой. Я мало помню свои битвы – они сидят в моей памяти отрывками, но порой настолько яркими, что я не могу на них даже смотреть. Смотреть сквозь толщу десятилетий – а не могу. Но я всегда смогу сказать по ним о том, когда мне было страшно. Хотя практически никогда я не смогу сказать, где и когда мне было страшно. Потому что страшно было всегда. И всегда было нестрашно…
Потому как, в каждом бою я – выжил.
Думаю, что помнить свои бои можно только в том случае, если их у тебя было два. Ну – три. Но у меня их было много, и в них я потерял достаточное количество своих жизней и душ… А про такое дополнительных подробностей помнить как-то не хочется.
Укрытие уже через минуту не становится укрытием. Его уже видят все: друзья, враги, бог и дьявол. И все они кричат тебе, чтобы ты не отсиживался за ним, а бежал дальше. И ты, подобрав все свои сопли, снова бежишь. Бежишь, зная, что после следующего шага ты ткнешься носом в эту развороченную сырую землю. Ткнешься, активно удобряя будущие мирные поля потоками своей крови, хлынувшими из ноздрей. И скорее всего, в этот миг тебя посетит облегчение.
Вот так и бежишь до самых вражеских окопов. За облегчением.
