Душой уносясь на тысячу ли… - страница 23

Во Фрайбурге было много того, о чем стоит вспомнить; пожалуй, самым выдающимся стало знакомство с немецкими и австрийскими учеными. Все они, конечно, говорили по-немецки. Прежде всего следует упомянуть профессора Фрица Керна [18]. Раньше он был профессором истории в одном немецком университете – кажется, Боннском. Будучи прогрессивно настроенным, он выступал против нацизма, не смог оставаться на родине и был вынужден бежать в Швейцарию. Но и здесь он не сумел найти место профессора в университете, а Швейцария, знаете ли, – такое место, где рис стоит как жемчуг, а дрова – как корица. От безысходности его жене пришлось устроиться нянькой в семью деревенского пастора, жили они неподалеку от Фрайбурга. Характер у пастора был тяжелый, сельские жители дали ему прозвище «Буря», весьма точно отражавшее особенности натуры этого человека: если он взрывался, то это и было подобно буре со шквалистым ветром и проливным дождем. Каково быть нянькой в семье у такого хозяина, можно только догадываться, но в целом понятно. Однако надо было кормить семью – и ни дня не работавшая в Германии жена профессора была вынуждена склонять голову в чужом доме, терпеть и молча глотать обиды.

Самому профессору Керну было уже за пятьдесят, но этот энергичный человек с прямым и открытым характером казался мне воплощением настоящего германского духа. Мы познакомились совершенно случайно, но чувствовали себя так, будто знаем друг друга давно. Одно время мы виделись почти каждый день, вместе переводили «Лунь юй»[19] и «Чжун юн»[20]. Керн мечтал написать многотомную «Историю мира» и в этом масштабном труде подвергнуть Китай и страны Запада доскональному исследованию с позиций сравнительно-исторического подхода и сравнительной культурологии. Изучение китайских классиков тоже было частью этого грандиозного плана. Стиль ученого часто заставлял меня вспоминать об «универсальных гениях» в истории Германии – великих мэтрах, достигших успеха во многих областях знания. Иногда я подшучивал над ним, говоря, что он слишком много мечтает, – профессор смеялся и соглашался со мной. Иногда он уличал меня в излишней критичности; я, конечно же, не обижался.

Профессор Керн и его жена очень беспокоились о том, как я живу. За десять лет в Германии я так и не накопил денег на приличное пальто. Оказавшись в Швейцарии как раз к зиме, я все ходил в своем тоненьком коверкоте, купленном одиннадцать лет назад еще в Китае. Супруги Керн посмеивались и называли его «ментельшен» – пальтишко, плащик. Жена профессора неоднократно штопала прорехи на моей одежде, а еще связала мне свитер; все это вызывало вполне понятные чувства в сердце человека, более десяти лет скитавшегося по чужим краям вдали от родных деревень и колодцев. В моем дневнике после даты «20 ноября 1045 года» об этом сказано так:

Вот насколько глубокие чувства я испытывал. Эту супружескую пару я буду помнить до конца своих дней. После возвращения в Китай я несколько раз писал им, они отвечали, ну а потом – «жизнь, дела, заботы» и так далее. До сих пор каждый раз, думая о них, я ощущаю сердечное волнение; нахлынут воспоминания, и радость, и боль одновременно – именно так, как говорится: «И в кислом сладость есть, и в горьком – острота».