Два ее единственных платья - страница 3

глаза кажутся прозрачными и невидящими:

проведи перед лицом ладонью,

смахни паутину времени – не шелохнутся,

узнавая за твоей спиной кого-то, вглядывающегося в них:

не улыбаясь ему,

не отрывая от него взгляда:

замерший воздух, декабрьский: вспыхнувший,

прогоревший.

так кто-то много лет спустя

будет пытаться узнать в наших снимках нас же самих,

наши тепло, боль и ясность, не понимая:

вот то единственно достоверное, что осталось —

одна сидит, вторая, стоя,

опирается на её плечо.

наши невидящие глаза

видят чудовищ за твоей спиной.

20 банок варенья

«Когда в 1947‐м отменили карточки на хлеб…»

Когда в 1947‐м отменили карточки на хлеб,

они всей комнатой собрали деньги и не пошли в училище.

Днем в общежитие

пришла Марья Ивановна/Елизавета Васильевна/

Ольга Петровна

(имя не сохранилось, сколько их было, таких Марь Ванн),

узнать, что случилось,

почему пропускают занятия в нашей лучшей из стран

наши будущие лучшие жены, матери, педагоги,

открыла дверь, увидела:

на столе лежало несколько буханок хлеба,

дымились стаканы с пустым кипятком,

вокруг сидели, замерев,

Люська – с набитым ртом,

Валька – с куском хлеба в каждой руке,

Анька – только хотевшая облизнуть палец с крошками

(собрала со стола всё, чтобы ни одной не упало).

Марь Ванна тихо сказала: «Да вы сидите, сидите, ничего»,

Вышла, закрыла дверь, заплакала.

Сделала вид, что ничего не было.

Не было ничего, понимаете?

«В 43‐м лето оказалось очень сырым…»

В 43‐м лето оказалось очень сырым.

Картошка сгнила прямо на грядках —

осенью выкапывали одну слизь.

Зимой люди опухали, становились похожи

на эту картошку, которой не было:

водянистые, с земляными лицами,

с обкусанными от голода губами —

хоть чуточка какого-то мяса.

Колхозные лошади и вовсе ходить не могли.

Висели в стойлах на подвесах под живот:

В прямом смысле – между небом и землею.

В переносном смысле – между землею и небом.

Школу в деревне закрыли,

всех детей перевели в районную:

каждый день – 9 километров туда,

9 километров обратно,

каждый день – 50 грамм ржаного хлеба с полынью.

Если везло – давали кукурузный.

«Весной их колхоз договорился с соседним…»

Весной их колхоз договорился с соседним:

те дали картофеля на семена.

Председатель сказал: «Всё по-честному, половина

на половину.

Принесешь ведро – полведра тебе.

Принесешь два – тебе уже ведро».

Уходили днём, ночевали там по знакомым и незнакомым,

утром брали картошку, шли обратно:

с горки на горку, с камня на камень,

главное – дойти дотемна, все-таки 28 километров,

недалеко, конечно, но все же тяжеловато,

когда обратно.

Одно ведро – в рюкзак на спину,

по ведру в каждую руку.

Огород пятнадцать соток, сама понимаешь,

одним табаком не засадишь,

да и что от него толку – только кусок мыла, стакан соли.

Есть-то мыло не станешь.

Ей было 13.

«На Хайнане во время завтрака…»

На Хайнане во время завтрака

я поначалу по-русски тихо всё удивлялась:

местные ели столько, что мне становилось страшно.

Куда в них лезет?

Потом на змеиной ферме разговорились с экскурсоводом.

Они, говорит, это всё после голода

в начале шестидесятых.

Раньше, говорит, было принято зайти в ресторан,

заказать блюд на десять персон, не съесть, заплатить,

всё оставить, чтобы было видно,

что он не голоден, может себе позволить не доесть.

Теперь, говорит, начали всё-таки

просить завернуть остатки с собой.

Назад Вперед

Два ее единственных платья - страница 3

Похожие книги