Два евро на сдачу - страница 16

– И это не наркотик?

– Могу тебя заверить. Я даже спиртное не пью, какие наркотики, Даниэль? Садись уже.

Он взял с крыши машины картонный поднос с двумя стаканчиками и два свертка с сэндвичами.

– Это твой кофе. – Даниэль показал на тот стаканчик, который был ближе к Клариссе. Она сняла крышку и вдохнула аромат.

– Это что, латте с корицей и ванилью? – Она удивленно посмотрела на Даниэля.

– Ну да, – пожал плечами Даниэль. – Я надеюсь, твои вкусы не изменились со вчерашнего вечера? Осторожно, он горячий.

Кларисса довольно зажмурилась так, что на переносице кожа сложилась мелкими складочками.

– А это сэндвич. С курицей. Я попросил тройной сыр и побольше помидоров, потому что они сначала положили буквально два ломтика… Что? Что ты так смотришь? – спросил Даниэль, увидев, что Кларисса уставилась на него не моргая.

– Нет-нет. – Она будто стряхнула с себя оцепенение. – Все в порядке. Спасибо. Такой замечательный сэндвич даже я сама себе не смогла бы купить.

– Давай отъедем, пока нас не оштрафовали.

– Да не бойся ты!

– Кларисса, я не буду оплачивать штраф, которого мы могли бы избежать, не будь ты такой беспечной.

– Ой! – недовольно пробурчала Кларисса, откусила огромный кусок от сэндвича и сунула его в свободную руку Даниэлю. Она проехала несколько метров, повернула в переулок, припарковалась в другом месте, где тоже не было знака парковки, заглушила мотор и отобрала свой сэндвич у Даниэля.

– Так, конечно, гораздо лучше, – скептически заметил он.

– Я хочу есть, – отрезала Кларисса.

– Я мог бы вести машину иногда, подменять тебя. Например, обратно в Лилль могу быть за рулем, а ты отдохнешь.

– Заманчиво, конечно, но нет, – сказала Кларисса с набитым ртом.

Добравшись до середины сэндвича, Даниэль снова подал голос:

– Я жду историю про два евро, между прочим.

– Я могла бы рассказать историю за тот божественный киш, который, увы, мы теперь не купим. За сэндвич я не готова продавать свои рассказы.

– Но сэндвич с тройным сыром! Можно хотя бы в общих чертах?

Я сидела, закрывшись у себя в комнате. Я пыталась сконцентрироваться на дурацких примерах по математике. В свои десять лет я в ней ничего не понимала и на уроке часто играла с цифрами в уме, запоминая большие числа. Как легко запомнить число три тысячи четыреста восемьдесят три? Три плюс четыре плюс восемь плюс три. Восемнадцать. Один плюс восемь. Девять. Девятый месяц сентябрь, а в сентябре день рождения мамы. А потом раскрути всю цепочку обратно… Это казалось гораздо проще, чем запомнить цифру. Которую, в общем-то, не нужно было запоминать, но меня странным образом отвлекал и успокаивал весь этот счет в голове. Строчки с цифрами плыли у меня перед глазами, пока мама с папой за стенкой говорили все громче и громче. Они еще сдерживались. Они всегда пытались. Не ради меня, нет. Чтобы соседи не услышали. Боюсь, их слышали даже соседи на противоположной стороне улицы. Даже если наши окна были закрыты. Я слышала, как папа уже начинает ругаться неприличными словами, за которые я, если бы произнесла такое, могла получить по губам. Мама заглянула ко мне в комнату и сказала мне идти в магазин за молоком. Она говорила напряженно, казалось, она кое-как сдерживается, чтобы и на меня не повысить голос. Поэтому я без единого возражения надела куртку, схватила шарф и деньги, которые она мне протягивала, и вышла из квартиры, хотя я точно знала, что в холодильнике стоит целый пакет молока. Я была рада сбежать оттуда. Я долго бродила по кварталу, пропуская один магазин за другим, будто там не было никакого молока, – так я придумала, на случай, если дома меня спросят, почему я так долго. Я не взяла свои наручные часы, поэтому не знала, сколько времени. В какой-то момент пришлось все-таки купить молоко, потому что вскоре магазины могли начать закрываться. На сдачу мне дали несколько монет, одна из них мне показалась необычной – на монетке в два евро было небольшое сквозное отверстие, как будто кто-то специально проделал его каким-то тонким сверлом. Я пошла домой, но, как только оказалась в подъезде, тут же услышала знакомые голоса, доносящиеся из-за закрытой двери со второго этажа. Тогда я села на лестничном пролете между вторым и третьим этажами и стала ждать. Там я ощущала себя в гораздо большей безопасности: даже если бы родители вышли из квартиры, они не смогли бы меня сразу заметить, и я бы успела подняться еще выше, но при этом мне было слышно, что творится у нас дома. Казалось, я просидела там под звуки криков целую вечность, вертя в руках свою новую необычную монетку, пока не услышала шаги на лестнице. Я хотела спрятаться, но подумала, что это могут быть соседи с верхних этажей, а если я сейчас побегу вверх по лестнице, то только еще больше привлеку к себе внимание. Но это была наша соседка напротив, мадам Лефрен. Сначала она удивилась, увидев меня сидящей на ступеньках, я поздоровалась, и тогда она посмотрела на дверь в нашу квартиру, из-за которой доносились крики. Она тоже поздоровалась со мной в ответ и зашла к себе. А через пару минут выглянула и пригласила зайти. Я отказалась сначала, потому что мне было неловко, да и о чем мне было с ней разговаривать? Что я могла делать у нее в квартире? Но она настояла, и я все-таки согласилась. Ее квартира была поменьше нашей, но как только я зашла, мне стало как-то особенно хорошо. Не могу теперь сказать из-за чего. Запахи, освещение, обстановка – все вместе показалось мне таким уютным, что я расслабилась и не хотела больше выходить оттуда. Я почувствовала себя в безопасности. Мадам Лефрен была старше моих родителей. Наверное, она могла бы быть моей бабушкой, судя по ее возрасту, но это место моя бабуля заняла раз и навсегда. Мадам Лефрен стала задавать мне вопросы на разные темы, пока наливала мне чай и доставала свежие круассаны и шоколатины из сумки, – про школу, про друзей, про учителей. Я отвечала односложно и неохотно, потому что на все эти темы мне хотелось говорить не больше, чем о моих родителях, и о том, почему я сейчас сижу у нее, а не доделываю математику дома. Потом она спросила, что мне интересно. Это было так странно. Казалось, никто и никогда не спрашивал меня о моих интересах. В школе и дома до этого никому не было дела, потому что «надо заниматься тем, что от тебя требуется, а не тем, что ты сама хочешь». До этого момента об интересах мне удалось поговорить только с парой друзей, промелькнувших в моей жизни. Я рассказала, что люблю читать, и увидела в глазах мадам Лефрен искренний интерес. Я говорила о своих любимых книжках, а она внимательно слушала, не перебивая, и только изредка задавала какие-то уточняющие вопросы. А когда мы попили чай, она повела меня в гостиную, где вдоль каждой стены, кроме той, где было окно, стояли книжные полки до потолка. От удивления я открыла рот, а мадам Лефрен стала доставать книжки, которые, как она подумала, могли бы мне понравиться. Я набрала целую стопку и уселась читать в кресло, когда мадам Лефрен подвинула к нему кофейный столик и включила лампу торшера. Я в восторге погрузилась в первую историю, но, расслабившись, почти сразу уснула прямо там, в кресле. А утром она меня разбудила пораньше, чтобы я успела забежать домой и собраться в школу. Она предложила мне взять книжки с собой, но я сказала, что мама не поверит мне, если я скажу, что мне вот так просто кто-то дал целую стопку книг. Дома уже никого не было. Мне стало до слез обидно, что меня даже никто не искал с тех пор, как я ушла за молоком. Я собрала портфель и пошла в школу. А вечером к нам в дверь постучала мадам Лефрен. Она принесла молоко, которое поставила вчера в свой холодильник, и стопку книг, которые я выбрала. В тот момент я расстроилась, потому что у нас была такая огромная разница в возрасте с человеком, который мог бы запросто стать моим другом. И дело было не в том, что она мне в бабушки годилась, а в том, что она была взрослой, а у взрослых всегда много забот и проблем, им всегда не до детей. Уже потом, несколько лет спустя, когда я перебирала книги у себя в шкафу, я задумалась, откуда были те, что я взяла у мадам Лефрен. Ведь я никогда не видела, чтобы у нее были свои дети.