– Что значит этот туалет? – спросил Борис Андреич.
– А то значит этот туалет, – ответил Петр Васильич, опускаясь на кресла не с обычной своей развязностью, – что велите заложить коляску. Мы едем.
– Куда это?
– К невесте.
– К какой невесте?
– А вы уже забыли, о чем мы четвертого дня разговаривали с вами?
Борис Андреич засмеялся, а сам смутился в душе.
– Помилуйте, Петр Васильич, да ведь это была одна шутка.
– Шутка? Как же вы божились тогда, что не шутите? Нет, уж извините, Борис Андреич, а вы должны сдержать свое слово. Я уж принял надлежащие меры.
Борис Андреич еще более смутился.
– Какие, однако, то есть, меры? – спросил он.
– О, не беспокойтесь… Что вы думаете! Я только предварил одну нашу соседку, прелюбезную особу, что мы с вами сегодня намерены посетить ее.
– Кто эта соседка?
– Узнаете – погодите. Вот вы сперва оденьтесь да велите лошадей заложить.
Борис Андреич с нерешительностью поглядел кругом.
– Право, Петр Васильич, что вам за охота… посмотрите, какая погода.
– Ничего погода: она всегда такая бывает.
– И далеко ехать?
– Верст пятнадцать.
Борис Андреич помолчал.
– Да хоть позавтракаемте сперва!
– Позавтракать – ничего, можно. Знаете что, Борис Андреич, подите оденьтесь теперь, а я без вас распоряжусь: водочки, икры кусок – это недолго, а у вдовушки нас покормят, об этом беспокоиться нечего.
– Разве она вдова? – спросил, обернувшись, Борис Андреич, который уже подходил к дверям кабинета.
Петр Васильич закачал головой.
– Вот увидите, увидите.
Борис Андреич ушел и запер за собою дверь, а Петр Васильич, оставшись один, распорядился и насчет коляски, и насчет завтрака.
Борис Андреич одевался довольно долго. Петр Васильич выпивал уже, слегка наморщившись и приняв грустный вид, вторую рюмку водки, когда Борис Андреич предстал на пороге кабинета. Он позаботился о своем туалете. На нем был щегольски сшитый просторный черный сюртук, приятно отделявшийся своей матовой массой от томного блеска светло-серых брюк, черный низенький галстук и красивый темно-синий жилет; золотая цепочка, прицепленная крючком к последней петельке, скромно терялась в боковом кармане; тонкие сапоги благородно скрипели, и вместе с появлением Бориса Андреича разлился в воздухе запах Ess'bouquet'а в соединении с запахом свежего белья. Петр Васильич только и мог произнести что «а!» и тотчас взялся за шапку.
Борис Андреич натянул на левую руку лайковую серую перчатку, предварительно подышав в нее; потом тою же рукою нервически налил себе четверть рюмки водки и выпил; наконец взял шляпу и вышел вместе с Петром Васильичем в переднюю.
– Я это только для вас делаю, – сказал Борис Андреич, садясь в коляску.
– Положим, что для меня, – сказал Петр Васильич, на которого, видимо, подействовал изящный вид Бориса Андреича, – а может быть, вы сами будете меня благодарить.
И он сказал кучеру, как и куда ехать. Коляска покатилась.
– Мы едем к Софье Кирилловне Заднепровской, – промолвил Петр Васильич после довольно продолжительного промежутка, в течение которого оба приятеля сидели неподвижно, словно каменные. – Слыхали ли вы про нее?
– Кажется, слыхал, – отвечал Борис Андреич. – Что же, вы ее-то мне в невесты прочите?
– А почему же бы и нет? Она женщина отличного ума, с состояньем, с манерами, можно сказать, столичными. Впрочем, поглядите… ведь это вас ни к чему не обязывает.
– Еще бы! – возразил Борис Андреич. – А сколько ей лет?
