– В самом деле?
– Я в этом уверен. Юлиана слышала из его собственных уст.
Фельдмаршал поморщился.
– В таком случае, конечно… Надо бы хорошенько выяснить еще это обстоятельство.
– Да есть ли у нас на то время? Указ о наградах должен быть нынче утром подписан, а принц, как вы знаете, до крайности обидчив и тщеславен. Не деликатнее ли будет, не спрашивая принца, прямо пожаловать его в генералиссимусы, а вам самим до времени удовольствоваться должностью первого министра?
– Гм… Но первым министром состоит теперь Остерман…
– Ну, для него мы придумаем какое-нибудь другое отличие. Кабинет министров без вас уже немыслим, а кому же быть первым в кабинете, как не вам?
– Будь так. Но нельзя ли как-нибудь хоть оговорить, что генералиссимусом следовало бы быть собственно мне…
– Что ж, это можно. Что, Самсонов, приготовил перо? – спросил по-русски молодой граф.
– Приготовил.
– Так пиши: «Ноября 10 дня всемилостивейше пожаловали мы: „1“. Любезнейшему нашему государю-родителю быть генералиссимусом, и хотя генерал-фельдмаршал граф фон Миних за его к Российской империи оказанные знатные службы и то ныне уже первый в Российской империи командующий генерал-фельдмаршал и в коллегии военной президент к пожалованию б сего знатного чина надежду иметь мог, токмо во всенижайшем к вышеупомянутом его высочеству почтении от сего высочайшего чина отрекается, притом же его высочество чин конной гвардии подполковника на себя принять изволил».
– А не покажется ли принцу такая оговорка несколько обидной? – заметил Менгден. – Точно его жалуют не за действительные его заслуги.
– Да ведь оно так и есть, – сухо отрезал старик Миних. – Диктуй далее, – сказал он сыну.
Тот продолжал:
– «2. Генерал-фельдмаршалу графу фон Миниху по вышеписанным обстоятельствам и особливо в рассуждении при нынешнем случае нам, родителям нашим и всему государству оказанной усердной ревности, при которой он, оставляя свое и своей фамилии благополучие и не щадя пота и крови, поступал, дабы он по то время, пока ему Бог живот и силу продолжит, в состоянии был Нам ревностные услуги оказать, Всемилостивейше пожаловали чин первого министра в наших консилиях, и как он ныне уже первый ранг в империи имеет, то ему по генералиссимусе первым в империи быть, при чем и супруге его пред всеми знатнейшими дамами, в том числе и тех принцев, кои невладеющие в нашей службе обретаются, супругами, первенство иметь».
– Вот это так! – одобрил фельдмаршал, и в бесстрастном взоре его блеснул огонек как бы искрейнего чувства. – За твою матушку я особенно рад! Теперь надо задобрить Остермана. Уступить мне звание первого министра будет ему очень горько. Если этому старому волку не заткнуть рта другим сочным куском, то он не перестанет лязгать на меня зубами.
– Помнится мне, – подал тут голос Менгден, – что несколько лет назад, когда Остерман работал над новым положением для флота, он очень льстился на звание генерал-адмирала.
– Да? Ведь вакансия эта и доныне еще свободна?
– Ну, что ж, произведем его в генерал-адмиралы! – усмехнулся молодой Миних и кивнул Самсонову. – Итак, пункт третий: «Вице-канцлеру Империи, графу Остерману, пожаловали чин давно состоящей вакансии генерал-адмирала, причем ему и кабинет-министром быть по-прежнему».
– Остермана зовут у нас душою кабинета министров, а Черкасского телом, – сказал фельдмаршал. – Теперь, стало быть, очередь
