Через полгода случился в ее жизни еще один брак – такой же кратковременный и нелепый, разрушивший все ее внутренние механизмы и запустивший необратимый процесс самоуничтожения.
Он вернулся из армии и не узнал свою любимую. Смелая, уставившись пустыми глазами в стену и криво улыбаясь, отвергала все – и его любовь, и заботу, и даже дружбу.
Днем она закрывалась в доме, ночью шлялась по деревне.
Он искал ее по кустам и приносил домой, напившуюся до беспамятства. Вытаскивал любовь своей жизни из чужих постелей, бил мужицкие морды. Приводил ее в чувство, орал, ругался, умолял. Но ничего не мог сделать.
Смелая гнала его от себя и сходила с ума в одиночестве, не принимая ничьей поддержки и не пытаясь спастись самостоятельно. На смену неудавшимся попыткам суицида приходили жестокие загулы.
Однажды Гордая приехала и увидела – Смелой больше нет. За замызганным столом сидела Пропащая, хлестала из стакана самогонку, запивая сырыми яйцами прямо из скорлупы, и показывала свои изрезанные лезвием вены. Из сарая доносилось жалобное мычание коровы.
Пропащая рассказывала о призраках, которые донимали ее по ночам и не давали жить.
«Я сама их позвала – поманила, когда уходила с кладбища. Думала, хоть будет с кем выпить. А они… прячутся от меня, бегают по дому, ведрами гремят. Прабабка все время грозит кулаком из чулана, бабка стонет да охает, тетка в окно скребется, а мамка косу свою забрала и не отдает. Хулиганят, изводят меня»
Гордая уговаривала ее сойтись с ним, но ответ был коротким: «Он мне как брат, да еще вредный, как черт! Я с ним с ума сойду»
«Уезжай в город! Учись, устраивайся на работу!»
«А корову я кому оставлю? На мясо, да? Буренку мою, кормилицу? Подругу мою верную?»
«Сука! Подои хоть ее, корову свою!» – кричал он ей, забираясь в дом через окно. Пропащая горько вздыхала и, пошатываясь, шла доить свою Буренку. Вернувшись в дом, падала в разобранную им постель и сразу засыпала.
Он провожал Гордую домой и всю дорогу, опустив голову, с горечью твердил: «Ненавижу ее. Ненавижу. Сука. Гадина. За что только люблю ее, дуру эту? За что?» В 33 года жизнь Смелой оборвалась, затянувшись петлей кожаного ремня вокруг изрезанной лезвием шеи.
Ее похороны были не менее страшными, чем смерть. Дождь лил, как из ведра, подъехавший к дому автобус вдруг сломался, и мужики почти километр тащили на себе гроб. Несколько раз, поскальзываясь в грязи, они роняли Смелую на дорогу. Он ловил ее, поправлял одежды, вытирал воду с застывшего лица, а потом, не дожидаясь, когда зароют могилу, согнувшись, как древний старик, ушел через поле в сторону леса, скрывшись от всех за стеной дождя.
Гордой, так случилось, не было рядом.
Когда она наконец приехала, они вместе пошли на кладбище. Гордая не узнавала его – поникшие плечи, потухшие глаза, а все разговоры сводились к воспоминаниям и жалобам на здоровье.
Шли медленно, через луг, на котором когда-то, в детстве, все трое гоняли мяч, и все говорили и говорили, под аккомпанемент птичьей песни. Жаворонок еще пел – где-то в траве, чуть слышно. Они вспоминали Смелую, начисто забыв о Пропащей. Лезть к нему со своими чувствами Гордая снова не решилась, только крепко обняла на прощание. В последний раз.
Она вернулась в город, писала письма.
«Держись, держись, возьми себя в руки».
«Не горюй, прорвемся!» – отвечал он ей, а сам стремительно катился по той же тропинке, по которой умчалась в облака его Смелая.
