Она перестала рассказывать и взяла кружку с чаем. Карецкий дописал фразу и вновь посмотрел на неё. Она молча пила чай и смотрела неподвижными глазами на стену прямо перед собой.
– И ты считаешь нормальным приходить в чужой дом, копаться в чужом белье и брать оттуда что-то для себя?
– Я не для себя.
– Да не важно, – не дал ей договорить Карецкий. – Я к тому, что ты копалась в чужих вещах и брала чужое.
Полина замолчала и опустила голову.
– Выходит, он меня подставил, – тихо проговорила она, продолжая смотреть на стену не моргая, из-за чего у Карецкого сложилось ощущение, что вопрос адресован скорее стене, нежели ему.
– Оба хороши. Ладно, что было дальше?
– Это был не вопрос, – она вышла из задумчивого состояния и продолжила:
– А дальше ничего особенного. Я уже собралась уходить и стояла в прихожей, а Леша продолжал сидеть на кухне. Я его не громко позвала, чтобы он вышел. Когда он подошёл, то посмотрел в сумку и спросил, что я взяла. Я ему ответила, что взяла только детскую одежду. Он внезапно разозлился, стал ходить из стороны в сторону и полушёпотом сказал: «Какая ты никчёмная, что ничего не можешь сделать, даже украсть толком и то не можешь». Я очень удивилась его словам, ведь речь шла о том, что вещи Голощенкова сама отдаёт. Я поставила пакет в угол прихожей и сказала, что я брать ничего не буду. Он рассвирепел ещё больше: замахнулся на меня и сказал заткнуться и держать язык за зубами, иначе…
Полина резко замолчала.
– Что «иначе»?
Карецкий попытался ухватиться за нечаянно обронённое слово и слегка надавить на неё.
– Ничего.
– Рассказывай, не тяни. Он бы тебя ударил?
– Нет, он меня никогда не бил.
– Тогда что «иначе»? Это важно! Это может иметь отношение к делу.
– Пожалуйста, не нужно это записывать. Ничего такого, это не имеет отношения к делу, честно, – взмолилась она. – Я всё сама украла, пишите так.
– Я сам решу, что имеет отношение, а что нет, – грубо оборвал он её, хотя видел, как она в очередной раз вся сжалась в комочек и из её глаз потекли слёзы.
– Я беременна.
Она замолчала и беззвучно заплакала. Карецкий замешкался, так как не знал, что следует говорить в таких ситуациях. Нужно признать, что, услышав эти слова, он облегчённо выдохнул: беременность в данном случае могла бы сыграть положительную роль при избрании меры пресечения, то есть, несомненно, прокурор и судья примут эти сведения во внимание. Не ходя вокруг да около, он спросил:
– Чего же ты ревешь? Радоваться надо. У тебя есть справка от врача?
Эта справка была ему крайне необходима в материалах дела. Он же не переставал радоваться, что ситуация повернулась именно в эту сторону, в противном случае имелись все основания для её ареста. А ему этого очень не хотелось. Он проникся всей душой к этой маленькой беззащитной девочке, и понимал, что этот её Лёша ловко манипулирует её нынешнем положением, хотя до конца ещё не понимал как.
– Справки нет. Вернее, она была где-то, но боюсь, что он её выкинул. Он специально это делает.
– Он не хочет ребёнка?
– Ему не до детей. Проблема в другом: я этого очень хочу, но мне нельзя.
– Это почему же? – его удивляла её рассудительность и правильность мышления, несмотря на свой столь юный возраст.
– У меня серьёзное заболевание, которое может передаться от матери к плоду, так, по крайней мере, мне сказал врач.
– И что это за заболевание?
Карецкий был крайне далёк от всех этих медицинских познаний и задать такой не тактичный вопрос было скорее желанием узнать что-то новое для себя, нежели сделать ей больно. Видимо она это поняла и тихо проговорила:
