– Какая будет музыка?
– Музыка… никакая, мне сюжет не нравится!
– Сделай другой!
– Не хочу!
– Почему?
– Мне не до этого!
– А до чего тебе? Какой же ты ребенок!
– Сам ребенок! – и в Сашу, некстати решившего поумничать, полетел угловатый, льдистый снежок.
С Сашей zabavno было спорить не только по утрам до школы, но и завалившись в квартиру его предков. В угловом шкафу стояли рядами булькающие бутылки. Он заводил идеологическую волынку, расписывая цели пятилетки, Майя лениво оборонялась, играя ассоциациями под аккомпанемент поющих от радости ингибиторных ГАМК.
– У тебя нет своего голоса! – начинал он.
– Нет!
– Кто ты тогда?
– Актер.
– Любишь транслировать чужие мысли?
– Я рождаю их вновь и вновь, как вечная весна, кровавая матка, материнская плата. Утром – весенние, днем – знойные, ночью – мрачные. Сквозь меня проходят воды жизни, тени поэзии, кровь страдающих интеллигентов от Африки до Азии. Если смешать фигуры на столе и придумать шахматы в восьми измерениях, станет веселее.
– Ха-ха-ха! – смеялся он. – Хаос!
– Порядок настолько высокого уровня, что ты его не видишь. Игра в бисер. Порядок и бессмертие. Вечная жизнь – в том, чтобы прожить десяток жизней? Каждый день я заглатываю три. Я тренирую свой желудок и разум, чтобы превзойти Гаргантюа и Пантагрюэль в потреблении информационной пищи. Если музыка – шампанское, если фотографии – фрукты, если мода – икра, если архитектура – устрицы, я закатила в палатах Цезаря и Суллы роскошное пиршество!
– Постмодернизм?
– О, замолчи, уложил в прокрустово ложе! Одно я знаю точно – сметут меня кристально-ясные, непоколебимые, как пирамида Хеопса, идеалисты. Выставят пинком под эфемерный зад.
– Почему?
– Они умеют драться только на своей позиции, Саша.
8. She has kept her head lowered… to give him a chance to come closer
В двадцать лет ощущая себя ребенком, Майя думала, что Илья будет сам добиваться свиданий, звонить, уговаривать. А ей останется соглашаться и отвергать, одобрять и критиковать – а иначе она нравится ему недостаточно. Роскошный, богатый, красивый evrei (произносить нежно, с придыханием) думал, очевидно, иначе.
Полный день перед вторым свиданием, скучая на лекциях по античной литературе, посылая в игнор зацепки колготок от сломанных стульев и пропуская цитаты на древнегреческом мимо ушей, она вглядывалась в экран айфона. Настойчиво терла его, включала-выключала, бросала в сумку и вынимала снова, гипнотизировала номер, порывалась написать первой. Во сколько и где он увидит ее «снова и срочно»? По седьмому кругу слонялась по аудиториям, прислонялась к колоннам и улыбалась друзьям, скрывая застывшее в глазах ожидание. Случилось – всего за два часа – он стал ей нужен. (Революция: Майю Недоступную ranili прямо в сердце.) Пытаясь скрыть шокирующее открытие, написала заведомо небрежно: «Ну так что, где встречаемся?»
Одинокая свеча рисовала круг на глянцевой поверхности стола, дополняя мягкую подсветку небольшого зала. Из соседней комнаты журчало фортепиано под перекличку толпы. В двух метрах от стола располагалась лестница, по которой в кафе поднимались прохожие, обдували ее вечерней свежестью и радостью встречи. Она смотрела на каждого вошедшего поверх меню, заранее зная, что закажет, и быстро, нервно пролистывая мясное и сладкое. Ильи всё не было, и она поводила плечами, спасаясь от сквозняка в открытом платье. Плечи были ничего себе так – два дня до этого она почти голодала.
