Дважды ушедшие - страница 6

– Нет, ну как? Я понимал, конечно, что могут убить. Но мне тогда было все равно.

– А! Вот видите, Саша, слово найдено, как сказал поэт. И вот оно, это слово: мне было все равно! Все равно – это тоже выбор, и выбор в пользу смерти…

Изобретатель с любопытством посмотрел на профессора. Потом мрачно сказал:

– Вы… вы правы, профессор: все равно – это выбор в пользу смерти. Согласен.

– А говорите, никогда не решали для себя этот вопрос… Оказывается, решали. И решили не в пользу жизни. Тогда не в пользу жизни. Но когда вы, доброволец, прибыли в Афганистан, то смерть посмотрела на вас отрезвляюще, и вам стало не все равно. И это нормально. Отрезвляющий взгляд смерти остужает самые горячие головы, меняет планы и взгляды на жизнь и вызывает нормальное человеческое желание показать ей, голубушке, кукиш. Умирать не хочется даже тогда, когда ты смирился с тем, что умрешь. У вас же были в Афганистане ситуации, когда, казалось, что уже… все?

– Да. Конечно. Были, – с расстановкой сказал изобретатель.

– Представьте, Саша, у меня тоже были. И больше всего в тех ситуациях хотелось жить… Выжить хотелось… И потому мне непонятно, почему ко мне на операционный стол все чаще попадают люди, решившиеся на так называемую вольную смерть. На самоубийство. Я не понимаю! Да, я знаю, что люди кончали жизнь самоубийством во все времена. Знаю. Но это не значит, что не надо стараться понять, почему они это делают. Кто говорит, что здесь нет загадки, тот ошибается. Смерть самый великий в мире лицедей. В какие только идеи, представления, желания и чувства она не рядится! Она может обрядиться в безнадежную, безответную любовь, в жалость человека к себе, в разочарование, в равнодушие, в протест, в чувство долга и даже в веру в Бога… И перечень этот открыт! Она, Саша, живет в каждом из нас. Знаете, почему люди изучают болезни? – неожиданно задал вопрос профессор и сам же на него ответил. – Правильно: чтобы знать, как с ними бороться. Болезни – это такая же часть жизни, как работа, отдых, любовь… Видимая часть жизни. Даже смертельная болезнь тела или души – всегда болезнь видимая. И только самоубийство готовится человеком в тайне, в клокочущей страстями, несбывшимися надеждами и мечтаниями тишине сердца… Нет тишины обманчивей, чем тишина сердца! Человека, заболевшего смертельной болезнью, жалеют. Сведшего счеты с жизнь осуждают. Как можно осуждать, если судьям неизвестна истина, послужившая причиной ухода?

Изобретатель с прищуром посмотрел на профессора. И лукавая улыбка тронула его губы…

– Вы, профессор, покушаетесь на тайны мироздания, – усмехнувшись, сказал изобретатель. – Арбитром хотите быть? Между человеческим и божественным? Да вправе ли вы судить? Разве вправе хоть кто-тосудитьличное?

Воронцов настолько не ожидал подобной реакции и такого вопроса изобретателя, что явно растерялся. Он развел руки над столом и, выпятив нижнюю губу, озадаченно и отрицающе покачал головой…

– Я… не знаю… Но, как бы… Александр, я не беру на себя роль арбитра, как вы изволили выразиться… Я просто хочу понять. Понимаете, просто хочу понять, почему они так поступают…

Профессор вдруг хитро посмотрел на изобретателя и спросил:

– А вот вы… могли бы… уйти?

– Я?! – удивился изобретатель. Примерно с полминуты он молчал, а потом сказал: – Профессор, вы же знаете, кто был в Афгане, тот много раз встречался с ней – с этой костлявой бабой в саване. Много раз. Особенно, когда выполняли задания в горах. И у меня с ней не возникло ни понимания, ни притяжения. Если б я захотел, то стал бы ее… любовником… Отдался бы ей, и мы сейчас с вами не разговаривали бы… Гейм овер… Но я не люблю, когда игра кончается… Я азартный человек… Как, впрочем, и вы, профессор. И потому, я думаю, что мы с вами, – во всяком случае, уж я-то точно, – даже проигрывая, никогда не уйду с подмостков по своей воле, – твердо сказал изобретатель.