Его спасла и погубила новая страсть.
Этого старого ребенка, крепкого и простодушного, очаровала царственная Цирцея: он влюбился в Диану де Пуатье.
Три месяца он вертелся около нее, хмурый и мрачный, не произнося ни слова, но глядя на нее глазами, которые говорили все. Этого ей было вполне достаточно, чтобы понять полную победу над ним, и она записала ее, как бы на всякий случай, в уголке своей памяти.
И случай представился. Франциск I стал небрежно обращаться со своей прекрасной фавориткой, предпочитая ей госпожу д’Этамп.
Когда признаки охлаждения сделались явными, Диана впервые в жизни заговорила с Жаком де Монтгомери.
Произошло это в Турнелле, на празднике, который устроил король в честь новой фаворитки.
– Господин де Монтгомери! – подозвала Диана графа.
Взволнованный и растерянный, он подошел к ней и неловко поклонился.
– Как вы грустны! – сказала она.
– Смертельно грустен, сударыня.
– О господи, отчего же?
– Оттого, что хотел бы пойти на смерть.
– Ради кого-нибудь, надо думать?
– Ради кого-нибудь – это было бы очень приятно, но и просто так, ни ради чего, было бы тоже не худо.
– Что за страшная меланхолия! Откуда она взялась у вас?
– Откуда мне это знать, сударыня?
– А я знаю это, сударь! Вы любите меня.
Жак побледнел. Затем, набравшись мужества, которого здесь понадобилось больше, чем ринуться одному на целый неприятельский батальон, он ответил хриплым и дрожащим голосом:
– Да, сударыня, я люблю вас. Тем хуже!
– Тем лучше, – засмеялась Диана.
– Как вас понять? – воскликнул ошеломленный Монтгомери. – Ах, осторожнее, герцогиня! Это не игра. Это любовь, пусть даже безнадежная, но искренняя и глубокая…
– Почему же безнадежная? – спросила Диана.
– Герцогиня, простите за откровенность, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами. Разве вас не любит король?
– Это верно, – вздохнула Диана, – он любит меня.
– Стало быть, вы видите, что мне нельзя – если даже я смею вас любить, – нельзя говорить вам об этой неподобающей любви.
– Неподобающей вам, вы правы.
– О нет, не мне! – воскликнул граф. – И если бы когда-нибудь оказалось возможным…
Но Диана остановила его, сказав с величавой грустью и с хорошо разыгранным достоинством:
– Довольно, господин де Монтгомери. Прошу вас, прекратим этот разговор.
Холодно ему поклонившись, она удалилась, предоставив бедному графу колебаться между самыми противоречивыми чувствами: ревностью, любовью, ненавистью, страданием и радостью. Итак, Диана знает, что он ее боготворит! Но он ее, может, оскорбил! Он мог показаться ей несправедливым, неблагодарным, жестоким!
На другой день Диана де Пуатье сказала королю Франциску:
– Знаете, государь, господин де Монтгомери влюблен в меня.
– Вот как? – засмеялся король. – Ну что же, Монтгомери старинный род, и знатны они почти так же, как я. А сверх того они почти так же храбры и, как я вижу, почти так же любят женщин.
– И это все, что вы можете мне сказать? – спросила Диана.
– А что ж мне, по-вашему, сказать вам, дорогая? – прищурился король. – Неужели же я должен сердиться на графа Монтгомери только за то, что у него, как и у меня, хороший вкус?
– Если бы вопрос касался госпожи д’Этамп, вы бы этого не сказали, – пробормотала оскорбленная Диана.
Больше она не возвращалась к этому разговору, но решила продолжить испытание. Снова встретившись через несколько дней с графом Жаком, она опять окликнула его:
– Господин де Монтгомери! Вы стали еще печальнее?
