Франциск снял свою руку с головы юноши, но тот ухватился за его одежду и умоляюще сказал:
– Святой брат, положи ещё твою руку мне на голову, не прогоняй меня, возьми меня в слуги, я буду так счастлив жить подле тебя.
Снова, ещё сильнее прежнего, точно целая симфония любви, зазвучала улыбка Франциска, и он ласково сказал:
– Порыв твой прекрасен, как прекрасен этот цветок. Цветок отцветает через неделю, а порыв твоего чувства засохнет через пять дней, если ты останешься здесь. Твоя жизнь – земля в цветении тела. А дух твой ещё только зарождается, как почки на дереве. Живи, как живут твои родители и братья, люби свою девушку, как любишь мать и сестру, и строй семью, как я тебе сказал, чтобы никто и никогда не слышал твоего сурового или раздражённого голоса. Иди, трудись и будь добр ко всем.
Юноша поднялся с коленей, поклонился Франциску и повернулся, чтобы уйти. Он шёл медленно, как бы нехотя, а Франциск смотрел ему вслед всё с той же улыбкой любви, которая заливала, казалось мне, всё пространство вокруг. Внезапно юноша повернул обратно, подошёл к отцу и с огромным усилием, побеждая себя, сказал:
– Отец, прости меня. Он велит мне жить в мире со всеми. Если не примирюсь с тобой, то как же я буду жить в мире с другими, если всё ссорюсь с тобой? Тогда мне придётся умирать, потому что он владеет теперь моей жизнью, а я не смогу выполнить его завета.
Грузная, приземистая фигура отца юноши, его огромная бычья шея, опущенная вниз голова, ничто не шевельнулось. Франциск подошёл к нему, тронул его за плечо, и глаза, полные ярости, бешенства и злобы, поднялись на Франциска, а вместе с ними поднялась и его громадная ручища. Я снова готов был вскочить и бежать на помощь, мне казалось, что сейчас неизбежно случится катастрофа. Но в этот момент голова мужчины опять опустилась, а рука его упала на колени. Франциск ласково провёл рукой по его голове.
– Разве ты безгрешно прожил юность? Чему ты удивляешься сейчас? Разве ты подавал пример доброты или ласки детям? Если ты действительно считаешь себя безгрешным, брось камень в сына. Если же знаешь, что много на сердце твоём тяжести, обними сына, он понесёт часть твоих тяжких грехов и снимет с тебя много страданий. Сейчас он просит у тебя прощения. Не ты ли должен трижды просить его у сына, ибо ты уже трижды обманул его?
Голос Франциска был ласков и радостен. Точно тигр вскочил человек с пня, схватил нежную руку Франциска в свои огромные ручищи и дико закричал:
– Кто тебе сказал? Один я про это знаю! Где ты был? Ты за мной подсматривал? Ты подслушивал?
– Тише, отец! Разве ты не видишь, какие у святого тонкие руки? Ты сломаешь ему руку!
Силач выпустил руки Франциска, на которых остались сине-багровые полосы и отпечатки могучих пальцев. Я застонал при виде этих точно кровоточивших отметин. Сам крестьянин, очевидно, не ожидавший такого эффекта от своего прикосновения, казался очень смущённым и прошептал:
– Прости, святой брат.
Взгляд его теперь смягчился, в глазах появилось человеческое выражение.
– Обними сына и дай ему свободу жить так, как он хочет.
– Да ведь ты не знаешь, что он выдумал! Ему, видишь ли, учиться надо. Грамоту захотел знать! Сказочников на базаре наслушался да с арабом одним дружбу свёл, учиться читать желает! – снова и всё больше раздражаясь, кричал, точно рычал, как дикий зверь, отец.
– А ты, в твоём детстве, разве не просил отца пустить тебя в школу? Разве ты не плакал, когда он отказал тебе? Но ведь он не бил тебя за твоё желание учиться. Почему же ты погнался за сыном, желая его убить? Вдумайся и сознайся: зависть и ревность к судьбе сына лучшей, чем была твоя собственная, – вот что разъярило тебя.
