– Как вы думаете, сестра, не повредит ли мальчику, если я немного задержусь и приму душ? Мне кажется, что я весь горю от знойного воздуха.
– Нисколько не повредит. Я с ним посижу и буду обмахивать его пальмовым листом. С непривычки вначале наш климат всем тяжёл, потому-то у нас и устроены души в очень многих местах. Пока мы будем идти, встретим их немало. Вы сможете ещё раз освежиться холодной водой, если захотите. Все, кто приезжает к нам, не могут выдержать первое время нашего зноя, но постепенно втягиваются и перестают его замечать.
Не медля, пока сестра ещё договаривала последние слова, я схватил полотенце и помчался в душ, в сотый раз вспоминая мою дорогую, нежную няньку, моего друга Яссу. Где Ясса? Как он едет? Скоро ли вернётся? Мысли мои, любовные и благословляющие, мчались за ним, а сердце моё гордилось оказанным ему высоким доверием и сострадало его тяжёлому пути по пустыне…
Душ меня воскресил, и мы вскоре бодро зашагали по тенистой аллее. Теперь ноша моя не казалась мне такой тяжёлой, хотя тело мальчика было очень горячим. Раза два сестра указывала мне на небольшие домики-души, очень мило сложенные из белого камня, и предлагала мне ещё раз освежиться. Но я ещё не изнемогал от жары и шёл бодро, хотя и не мог понять, где же конец нашему путешествию. Лес стал гуще. Мы шли уже более получаса, встречали стоявшие одиноко и группами домики. Я нигде не видел ни стен, ни ворот, через которые мы въехали в Общину. Также не видел я ни конюшен, ни фермы, а ведь где-то здесь они должны были быть. Мои размышления прервала сестра, указывая на небольшой, отдельно стоящий дом.
У открытого окна я увидел женскую фигуру, склонённую над шитьём чего-то крупного, белого. Женщина, заслышав мои шаги и голос моей спутницы, подняла голову, и я сейчас же узнал в ней ту самую, образ которой видел в мыслях Франциска.
Увидев своего сына у меня на руках, она торопливо отбросила работу и вышла нам навстречу, распахнув настежь дверь своей комнаты, большой и светлой. Она впилась глазами в личико своего ребёнка. Страстной любви и беспокойства той силы, какая выражалась на лице женщины сейчас, не было на том её образе, который сохранился в моей памяти. Не поддаваясь ни на миг силе волнения женщины, я звал всем своим усердием Франциска. Я помнил его наставление относительно того, в каком состоянии должен был быть я сам, чтобы иметь и силу, и дерзновение прикоснуться к личику ребёнка тем священным лоскутом материи, который он вложил в своё письмо.
Уложив ребёнка на постельку, я поблагодарил свою провожатую и отпустил её, уверив, что найду дорогу обратно сам, в чём, впрочем, был далеко не уверен.
– Перестаньте плакать и волноваться, дорогая сестра, – сказал я матери, стоявшей на коленях у изголовья сына. Я привёз вам письмо и привет от Франциска.
Не успел я произнести имя этого чудесного человека, как женщина вся преобразилась. Слёзы ещё катились по её щекам, но глаза засияли, и губы сложились в улыбку.
– О, какое счастье, значит, всё будет хорошо и мой дорогой сыночек выздоровеет. Будьте дважды благословенны: и за то, что вы принесли мне моего дорогого мальчика – а я хорошо знаю, какая это тяжкая ноша в такую удушливую жару, – и за то, что вы принесли мне весть, которую я считаю божественным милосердием. Я не знаю никого милосерднее и добрее великого Учителя Иллофиллиона, спасшего меня от злодеев, и брата Франциска, помогшего мне понять смысл моей многострадальной жизни, научившего меня своей добротой примириться со всеми несчастьями, благословить их и освободиться от их давящей муки. Встреча с ними –
