И ещё одно, что нас удивило. Наряду с вечнозелёными пальмами, растущими вдоль бульвара и отделяющими его от проезжей части, из земли торчали толстые и корявые стволы с ветками, растущими в разные стороны, явно живых деревьев. Анжела объяснила нам, что это «бесстыдницы» – так народ прозвал эти деревья, сбрасывающие на зиму листву.
У памятника Колумбу, на площади, носящей звучное и говорящее само за себя название «Врата мира», мы расстались с Анжелой и пошли на «Армению», где нас заждался ужин.
Ну а потом мы долго отрывались в музсалоне со своими любимыми женщинами.
Глава четвёртая
24–25 ноября 1973 года
Утром, едва только стало светать, я забился на верхней палубе под навес какой-то надстройки, чтобы укрыться от мелкого, надоедливого, весьма противного дождя. Дома такой дождь, да ещё в такое время года, принимается как неизбежность. Но здесь, в тёплых краях, где на деревьях свободно висят мандарины и апельсины и это никого не удивляет, он воспринимался мной как некий обман, прихоть природы, которая решила испортить напоследок такой прекрасный отдых, выпавший мне по какому-то великому недоразумению.
– Да, погодка сегодня не для загородной прогулки, – услышал я за спиной чей-то знакомый голос.
Это оказалась Ольга Николаевна, профессор-эндокринолог из нашей группы. Среднего роста женщина, очень подтянутая, ни грамма лишнего веса, белокурая, с явно крашеными волосами, в больших очках, закрывающих добрую половину лица.
На вид ей больше сорока – сорока пяти дать было никак невозможно, и лишь сеточка морщин, виднеющаяся из-под дужек очков, наглядно доказывала внимательным наблюдателям, что «полтинник» она, скорее всего, уже отпраздновала. Накануне Ольга Николаевна мужественно прошла с нами с вершины Монжуика через готический квартал – средневековое сердце Барселоны – до «Армении». Именно её голос мы услышали, когда она и её спутница, Вероника Петровна, такая же возрастная профессор из Института высшей нервной деятельности и нейрофизиологии Академии наук СССР, взмолились, чтобы их пожалели.
Я немного подвинулся, и Ольга Николаевна тоже встала под навес.
– Хорошо, здесь тепло, а то я вряд ли решилась бы на эту авантюру – круиз по Средиземному морю в ноябре месяце. Немцы ведь не зря от него отказались, тем более где-то там, – и она мотнула головой в неопределённом направлении, – решили раздать по организациям по две путёвки, но при этом на два разных рейса. Я думала вначале, что это только нам так не повезло, но, смотрю, и в других институтах подобная картина. Вот нас с моей лучшей подругой и разлучили. Она в первый круиз попала, а я, вишь, во второй. Люба – так мою подругу зовут – как это говорится, коренная одесситка. Правда, из Одессы она ещё до начала войны уехала. Повезло ей, и войну она в Вологде встретила, куда её на преддипломную практику направили. Там и с мужем своим будущим познакомилась. В одном госпитале служили. Он постарше Любы, в госпитале заведующим терапевтическим отделением был, а она в его отделение стажёром-исследователем попала. Он москвич. Как война закончилась, вернулся в столицу, да не один, а с женой и маленькой дочкой. Теперь он в нашем институте директором служит, ну а мы обе при нём заведующими лабораториями состоим. Я помоложе Любы, о Петре даже говорить нечего. Люба в 1941 году в Одессе медицинский заканчивала, а я тогда же во 2-м Московском медицинском лишь на второй курс перешла. Она всю войну в вологодском госпитале проработала, а я в Омске в эвакуации институт заканчивала. Но как бы то ни было, встретились мы в Москве, в научно-исследовательском медицинском институте, где и работаем до сих пор.
