– Наверное, потому и не сбривает, – прошептал я в ответ, а Дима мне согласно головой кивнул.
Я не стал слушать, что этот тип хорошо поставленным, таким, знаете, бравурным голосом, которым наши вожди на митингах речи толкают, начал рассказывать, а задумался над тем, как Хрущёв, с его незнанием и непониманием элементарных вещей, мог стать главой великого государства. С моей точки зрения, вред, нанесённый им мировому коммунистическому движению, оказался таким, что все наши враги в ладоши должны хлопать. Я вспомнил, как он, действительно как слон в посудную лавку – кто-то сделал такое сравнение, по-моему, очень точное, – ввалился на выставку XXX лет МОСХа. Вот уж где он проявил в полной мере своё дремучее невежество и абсолютное неуважение к людям, значительно превосходящим его в интеллекте; как он набросился на «Обнажённую» Фалька, живописца с мировым именем, обозвав её «голой Валькой», по-видимому не расслышав фамилию художника. Хорошо, что Роберт Рафаилович за четыре года до того скончался и не был свидетелем, как Хрущёв совсем разошёлся и разговаривал с авторами некоторых полотен в таком грубом, базарном тоне, что становилось стыдно. Я вспомнил – по рассказам, конечно, кто бы меня пустил в Манеж, – как он обрушился на прекрасную картину Павла Никонова «Геологи», громогласно выкрикнув: «Это что, осёл, что ли, хвостом рисовал?»
Эта тема так интересовала меня, что я думал бы над судьбой страны и дальше, но Дима ткнул меня кулаком в бок. Я поднял голову. Передо мной стоял и внимательно на меня глядел партийный деятель значительно меньшего, конечно, масштаба, нежели первый секретарь ЦК КПСС, но всё же способный сломать жизнь любому из нас. Я машинально чуть было не вскочил и не выпалил что-нибудь типа: «Здравствуйте, Никита Сергеевич!» – но он прошёл по автобусу дальше, и это приветствие так и осталось висеть на кончике моего языка.
Когда он вернулся и наконец вышел из автобуса, забрав с собой Надежду, я тихонько сказал Диме:
– Ты знаешь, я так о Хрущёве задумался, что этого чуть было Никитой Сергеевичем не обозвал.
Дима посмотрел-посмотрел на меня как на не вполне здорового, а затем в ответ тоже прошептал:
– Вот бы посмотреть на такое.
И мы оба тихонько засмеялись.
Началось долгое ожидание неизвестно чего. Если ждали, что дождь закончится, так это было весьма и весьма сомнительно, поскольку всё небо, доступное нашему взгляду, было совершенно ровным – из таких облаков дождь может сутками идти.
Анжела вместе с Надеждой, вскоре вернувшейся в автобус, всё ещё пытались нас хоть немного расшевелить, но если им это и удавалось, то лишь на пару минут, не больше. В конце концов обеим это надоело, и они тоже притихли.
Неожиданно откуда-то с задних рядов раздался клич:
– Мужики, выпить ни у кого не найдётся?
Автобус буквально взорвался от смеха. Смеялись все – и мужчины, и женщины. Смех был явно нервным, но он немного разрядил обстановку.
– С собой нет, но можно сбегать, – отозвался, отсмеявшись, Виктор, – вон и магазин имеется. Заодно ознакомимся с ассортиментом и ценами. Вряд ли они будут ценники из-за нашего сюда прибытия менять.
– И то правда, – поддержал его чей-то женский голос, – пойдёмте, что без толку сиднем сидеть, хоть действительно посмотрим, чем они здесь друг друга кормят.
Дождик за окном приутих, поэтому автобус почти полностью опустел. Мы вчетвером оказались у прилавков в первых рядах. Отдел со спиртным был в магазине самым большим. Вдоль всей стены протянулся многоэтажный стеллаж с бутылками разной формы и содержания. Крепкими напитками была заполнена чуть ли не половина стеллажа. Нас интересовала водка. Рассматривать этикетки можно было долго. Кто только её, родимую, не производил. Нам приглянулась водка с радующим названием – «Волжская», произведённая, по какому-то странному стечению обстоятельств, в городе Амстердаме. На этикетке текла река Волга, и этим всё было сказано. Чёрный хлебушек и сырок «Дружба» у этих басурман, разумеется, отсутствовали, пришлось на закусь взять батон белого. Он был непривычно тонким и длинным, без малого полметра.
