Мы полюбопытствовали, какова протяженность запретной зоны, и он сообщил нам, что ярдов триста, на противоположном конце уже работает его напарник. Мы покинули тропу и направились вправо, в обход, что замедлило продвижение, хотя лес был не такой уж густой. Через пару минут я спросил Лидса, сможет ли он узнать то злополучное место, и мой спутник утвердительно кивнул.
Вскоре он остановился, и я поравнялся с ним. Я и сам узнал бы это место, поскольку его отгородили веревками, натянув их полукругом между деревьями. Мы приблизились вплотную к веревкам и молча остановились.
– А где Геба? – спросил наконец я.
– Им пришлось послать за мной, чтобы увести ее. Сейчас она в клетке Нобби. Ему клетка больше не понадобится. Полиция забрала его.
Мы пришли к безмолвному согласию, что больше нас тут ничего не интересует, и возобновили путь, не приближаясь к тропинке, пока не поравнялись с напарником давешнего следопыта, что означало конец запретной зоны. Напарник не только остановил нас грозным окриком, но еще долго и придирчиво выяснял, как это таким кровопийцам и лжецам удается столь успешно прикидываться добропорядочными гражданами. В конце концов он смилостивился и отпустил нас.
Я был рад, что Нобби увезли, поскольку мне не улыбалось опять войти в крохотную прихожую и увидеть его труп на лавке. В остальном дом выглядел таким же, как мы его оставили.
Лидс задержался у псарни, а я поднялся в свою комнатенку и уже стаскивал брюки, которые в суматохе натянул поверх пижамных штанов, как вдруг ослепительная вспышка за окном заставила меня вздрогнуть. Я подошел к окну и высунул голову наружу. Оказывается, солнце решило надо мной подшутить, возвестив таким образом о своем пробуждении. Я взглянул на наручные часы, убедился, что они показывают пять часов тридцать девять минут. Тем не менее, как я уже говорил, у меня не было уверенности в том, что я наблюдал настоящий горизонт. Не опуская гардину, я лег на кровать, вытянулся и сладко зевнул, едва не вывихнув челюсть.
Входная дверь приоткрылась, потом захлопнулась. На лестнице послышались шаги. Лидс появился в проеме моей распахнутой двери, постоял, словно колеблясь, потом зашел и сказал:
– Через час мне уже надо вставать и заниматься собаками, так что я закрою вашу дверь.
Я поблагодарил. Он не двинулся с места.
– Моя кузина уплатила Вульфу десять тысяч. Что он теперь будет делать?
– Не знаю, еще не спрашивал. А что?
– Мне пришло в голову, что он, возможно, захочет потратить эту сумму или хотя бы ее часть в интересах покойной. Если полиция не найдет убийцу, например.
– Не исключено, – согласился я. – Я ему предложу.
Он продолжал стоять, словно его заботило еще что-то. Наконец выдавил из себя:
– Такое случается и в лучших семействах.
И он попятился, прикрывая за собой дверь.
Я смежил веки, но даже не попытался очистить голову от мыслей. Если я засну, то одному Богу известно, когда проснусь, а я твердо настроился позвонить Вульфу в восемь утра, за пятнадцать минут до того, как Фриц войдет в его комнату с завтраком на подносе. А покамест, решил я, придумаю-ка что-нибудь выдающееся для детективного бизнеса. После нескольких минут напряженнейшей умственной работы я сообразил, что мне даже не с кем поделиться ее плодами. Лидс не в счет. Менее благодарного и словоохотливого слушателя и вообразить нельзя.
Есть у меня привычка вдруг подмечать, что я уже неосознанно принял какое-то вполне определенное решение некоторое время назад. Так произошло и тем утром в двадцать пять минут седьмого. Взглянув в очередной раз на часы и отметив, что стрелки показывают именно это время, я внезапно осознал, что бодрствую и, следовательно, могу не только позвонить Вульфу в восемь, но и смыться домой, чтобы доложить ему лично, как только буду уверен, что Лидс уснул, – а в ту минуту я как раз был в этом уверен.
