Дверь Ноября - страница 28

«Санитарно-курортная идиллия строгого режима», как папка пошутил при первом визите, уже через пару дней идиллией казаться перестала.

…Папка примчался вечером первого же дня, сердитый, хотя очень старался свою сердитость Димке не показывать – прямо как мама испуг в глазах. Папа сел рядом на койку и вздохнул:

– Знаешь, Димыч… Я ведь к этому твоему памятнику спецом скатался. Была у меня, признаться, мысль, что шлемофон тот ты в танке тиснул… Ну, типа, забыли его там, а ты горбатого мне придумал, фантазия у тебя хорошая, все знают. И ключ-лючник у тебя в загашнике точно есть. А то, что я его не нашёл, – это, скорее, мой недосмотр…

Тут Димка с деланным возмущением фыркнул – но промолчал, потому как лючник-то себе ещё года два назад раздобыл. Ведь он просто обязан у тебя быть, если твой папка из «боевых», а не «штабных» или, не дай Боже, «тыловых»!

– Но, Димыч… заварен этот танк так, что туда разве что таракан пролезет, а внутри «тридцатьчетвёрки» ты у меня ни разу не был, это я точно знаю. Шлемофон твой хоть и древний, как помёт мамонта… – тут Димка хихикнул, а отец ритуально изобразил подзатыльник, мол, нечего плохое запоминать, – но ухоженный и бортовой, и гарнитура в него от ТШ-второго вставлена аккуратно так. Но вся беда, Димыч… – папка тяжело вздохнул и взлохматил Димке волосы, а Димка фыркнул и попытался уклониться, тоже ритуально, – …что рассказывать это нашему доброму мозголому – бесполезно. Шпак он патентованный и ни слова не поймёт из подобной лекции. Так что читай книжки, прогуливай школу и коси под ветошь – раньше сядешь, раньше выйдешь…

И они грустно хмыкнули в унисон. Димка отчаянно хотел спросить в лоб: пап, а ты-то веришь? Ты держал в руках шлемофон, ты видел танк, ты слышал этот рассказ сколько раз подряд! Так можешь ли ты поверить, что всё рассказанное – было?

Внезапно оживший танк, задом съезжающий с постамента. Выстрел взявшегося из ниоткуда белого, как призрак, как туман вокруг, немецкого «тигра» – и город, мёртвый пустынный город, так не похожий на военный городок, в котором Димка провёл всю жизнь!

«Ты веришь, что я там ВПРАВДУ был? Что этот город где-то существует, и голос в шлемофоне мне не послышался? Что лоб я рассадил, свалившись в танковый люк, который в тот момент НЕ БЫЛ заварен, и что там был настоящий бой, и выстрелы, и… И что я сделал… то, что сделал?»

Димка очень хотел вскочить и спросить, напористо, яростно, не давая уклониться от ответа… но в эту самую секунду ему вдруг стало жаль папу – замученного, растерянного, сердитого на маму. И Димка остался сидеть, судорожно сжимая коробок с янтарной каплей в кармане.

…Или всё-таки вскочил? Мир дрогнул, словно по нему пробежала трещина, и на какое-то мгновенье Димка поверил, что действительно вскочил, и открыл уже рот, чтобы сказать, но… Но ведь он не сдвинулся с места!

Он потряс головой, смял в кулаке коробок, и трещина, раскалывающая мир на две части, неохотно стянулась обратно.

Димка, конечно же, сидел на кровати.

– Дим? – папа недоумённо нахмурился.

– Н-ничего, – помотал головой Димка. – Ты… маме привет передавай.

Папа грустно вздохнул, ещё раз взлохматил Димке волосы и, пообещав заскочить завтра, укатил в военный городок. Димка остался сидеть на кровати, осторожно расправляя смятый коробок и стараясь не думать, как начинается шиза. Может, как раз вот так?

…Но, беседуя на следующий день с доктором, Димка об этом рассказывать не стал. Доктор улыбался, много, хоть и не очень смешно, шутил и обещал быстро навести порядок в Димкиной лохматой голове. Он был совершенно убеждён, что сделает это буквально за пару «хороших, дружеских бесед», и Димка испугался, что, если расскажет – доктор его всё-таки запишет в психи и вместо разговоров примется лечить. Поэтому Димка старался вести себя разумно и настаивал, что ничего не выдумывает, никаких галлюцинаций у него нет.