– Он хоть и не творец, и не художник, но натура тоже увлекающаяся. Да и это понятно. На его смазливый фейс все наши герлы давно запали.
– Неужели предпочел тебе другую?
– «Предпочел»… – хмыкнула Настя. – Да кто его спрашивал? Бадаева из параллельного на итальянский купальник поспорила со своей подругой, что через неделю Лешка ноги ей будет целовать…
Судорожно сглотнув, она кашлянула и продолжила глухим голосом, в котором чувствовались близкие слезы:
– Короче, ею была применена тактика ближнего боя. Так мы называем секс по инициативе девушки.
– Настенька, стоит ли из-за такого парня переживать? – произнесла Важенина, чувствуя невыразимую жалость к этой «раненой птичке».
– А вы разве не переживали? – сдавленным голосом парировала Настя.
– Переживала, – помолчав, отозвалась Важенина. – Еще как. Но я не все тебе рассказала. Главного не сказала. У нас родился сын. Коленька. А в восемь месяцев он умер от двухстороннего крупа. Я впала в депрессию. Вот с этого момента все покатилось под гору, пока не разбилось вдребезги.
Их взгляды встретились: один – страдающий, но не покорившийся судьбе, не утративший веры в счастье; другой – привыкший к ударам судьбы, ничего не ждущий от нее, но отзывчивый на чужую боль. Наверное, интуитивно почуяв эту отзывчивость, Настя неожиданно и даже как-то легкомысленно обронила:
– А я беременна.
– Что?! – Тамара Николаевна встала, подалась к девушке. – Боже мой, Настенька! Что ты такое говоришь? Ты же еще не окончила школу! Господи, что я несу?
Она вдруг побледнела, попятилась назад и без сил упала на стул. Настя с воплем подскочила к Важениной и, не зная, что
предпринять, заметалась, потом схватила полотенце и начала обмахивать им свою учительницу.
– Тамара Николаевна! – рыдая, причитала растерявшаяся девушка. – Миленькая, что с вами? Какая я дура! Тамара Николаевна! Только не умирайте!
– Слева… – бескровными, непослушными губами прошелестела Важенина. – В шкафу… Синий пузырек.
Кинувшись к шкафу, чуть не уронив стоящий на дороге стул, Настя резким движением открыла створку и стала лихорадочно перебирать многочисленные пузырьки и коробочки с лекарствами. Едва сдерживая рыдания, боясь оглянуться и увидеть Тамару Николаевну неживой, Настя вновь и вновь перебирала лекарства, пока, наконец, не обнаружила этот проклятый пузырек.
– Что с ним делать? – бросилась она к неподвижно сидящей Тамаре Николаевне.
– Двадцать капель… на треть стакана.
Когда лекарство было выпито, Настя взяла левую руку Важениной в свои ладони и неотрывно смотрела на прикрытые, слегка подрагивающие веки в голубых прожилках. И лишь спустя какое-то время, когда щеки Важениной слегка порозовели, ушла пугающая мучнистость, Настя с шумом перевела дыхание.
– Что, напугала? – открыв глаза, прошептала Тамара Николаевна.
– Очень. Я сейчас вызову скорую, ладно?
– Нет, уже не надо. Приступ прошел. Все хорошо.
Настя вдруг бухнулась на колени.
– Тамара Николаевна, простите меня! Это все из-за меня. Я больше не буду, – она вновь заплакала, теперь уже с нотками раскаяния.
– Горе ты мое! – Важенина погладила склоненную голову девушки. – Что ты не будешь? А ну-ка встань с пола-то. Вот так. Сядь, посмотри на меня. Ты мне скажи, как ты дальше будешь жить? Что ты решила?
– Пока не знаю, – Настя поднялась с колен, села на стул, понуро ссутулилась. – Если рожать, то поступление придется отложить на год.
