На третий парсуне был изображён Цзи Юнь, родившийся на восемь лет позже Юань Мэя, но проживший на один год больше него. Лицо у Цзи Юня было гладкое, но худое, скулы немного выступали над щеками. И в отличие от седовласых Пу Сун-лина и Юань Мэя, его бородка и усы были чёрными. Головного убора на нём не было, но и иметь ему шапочку было незачем, потому что его голова была огромной и круглой, олицетворявшей собой само Небо. Обычно конфуцианцы носили на голове круглый головной убор, олицетворявший Небо. Но вот зато его обувь была чёрная и квадратная и соответствовала Земле. Такую обувь и полагалась носить всем конфуцианцам. На нём был свободный длинный халат серого цвета, из под которого были видны белые штаны. Его левая рука была опущена, а в правой руке он держал свиток. Глаза его были прищурены, как Владимира Ильича Ленина, поэтому возникало впечатление от его образа как о человеке скрытном и загадочном, способным предвидеть будущее и использовать его себе во благо.
Глядя на эти три парсуны, я подумал: «Я были ли они даосами? Ведь Пу Сун-лин был вечным студентом, и даже не доучился до конца, так как с трудом сдал средние экзамены, и поэтому не занимал высоких должностей. Всю жизнь он бедствовал, что давало ему способность мечтать о лучшей жизненной юдоли и писать о студентах, которых посещали по ночам прекрасные феи и дарили им радости и блаженство.
Юань Мэй же был выдающимся учёным и занимал высокие должности. Но он был бабником и любил женское общество, окружая себя всю жизнь красавицами, которых обучал различным искусствам. В возрасте Иисуса Христа он оставил службу и жил в роскошном поместье, радуя себя всеми прелестями жизни.
Цзи Юнь тоже был видным учёным, и до конца своей жизни отдавал всего себя службе. Жил он, также как и Юань Мэй, в роскошном особняке, где собирался весь интеллектуальный и чиновничий свет императорского двора.
Возможно, что Пу Сун-лин и был даосом, так как сама жизнь заставляла его обходиться малым, поэтому его склонностям отвечало учение Дао. К тому же, он жил среди народа, а народ часто отдавал свои предпочтения даосизму, потому что это учение было для него более понятно, чем философия монашеского буддизма и учёный мир конфуцианцев, для которого требовались незаурядные знания для подготовки к экзаменам.
Юань Мэй, наверняка, исповедовал даосизм, наряду с буддизмом и конфуцианством, так как слагал стихи. А стихи требовали особого настроя для возгонки сублимации, которую можно было достичь только через даосскую медитацию.
Цзи Юнь, вероятно, занимался даосизмом потому, что находил в нём отдушину от своих служебных дел, и с помощью даосских практик мог расслабиться и восстанавливать своё здоровье.
Как бы там не было, все эти три талантливейших литератора всю их жизнь писали о том, о чём не писал Конфуций (а Конфуций не писал о духах и необычных происшествиях). Это именно то, что занимало меня всю мою жизнь, и поэтому я выбрал их в сопровождающие для моих небесных странствий, о чём во сне я сказал Золотой Богине Запада Сиван-му».
«Но почему я их выбрал в свои спутники»? Но этот вопрос даже не возникал в моей голове. Я их выбрал, потому что они походили на меня, или точнее сказать, я походил на них. Мы все четверо были единым сообществом, заглянувшим в тонкий мир. Если Конфуций не замечал этого мира, то это – его проблема. Я же не мог игнорировать того, что было очевидно для человека, пытающегося проникнуть в Истину. Я с самого начала моего образования полагал, что существует два мира: мир света и мир темноты. Миром света было наполнено Небо, а мир темноты таился на Земле. Обыденная жизнь человека и есть
