– Его эстетство относилось ведь не только к женщинам?
– Разумеется. Его эстетство – это целая философия. Он превозносился своим воспитанием, образованием, культурой. Он считал себя очень культурным и выше всех остальных на голову. И это сквозило в выражении его лица, в манере презрительно, свысока смотреть на людей, насмехаться над ними как над людьми менее, чем он, образованными, менее культурными… Он любил рассуждать о толпе, о быдле, говорил, что наш народ – это отстой, это безмозглость, это обыватели с низменными инстинктами, бескультурье. Он выпячивал свою эрудированность. Гордился богато обставленной квартирой, антиквариатом, безделушками всякими. Однажды я пришла к нему, вижу – новые обои. Я не знала, что эти обои расписаны пчёлками под «Версаль», ну, и говорю: «Ой, букашки!» Он тогда, помню, довольно ядовито высмеял мою неграмотность.
– Слушаю вас и, знаете, о чём думаю? Не догадываетесь?
– Нет.
– Вот вы говорите о нём как о большом эстете. А я думаю, и как же этот великий эстет сумел распилить тело жертвы?
– А, да, кстати. Я когда об этом в телеке услышала, чуть со стула не упала. Просто в голове не укладывается. Ястребов был ну просто патологически брезгливым человеком.
– Ну, вот это, кстати, его и подвело. Он же сам и рассказал следствию, что когда начал пилить тело убитой, то почувствовал такую дурноту, что стал срочно заглушать это дело алкоголем. Ну, и нажрался так, что ноги не держали, вот и свалился в реку. Благодаря чему и взяли, как говорится, с поличным.
– Да, я была страшно удивлена. Зная его патологическую брезгливость, услышать, что он расчленял самостоятельно труп… До сих пор не могу в это поверить.
– А вы как бы объяснили подобное?
– Знаете, а ведь, пожалуй, объяснила бы. И вот чем. Его ещё одной патологией. Это тщеславие. Ястребов не просто тщеславен, он безумно тщеславен. Полагаю, что когда он убил Ксению, то первым делом озаботился проблемой, как выйти сухим из воды, чтобы не потерять репутацию, не потерять вес в обществе, чтобы остаться прежним баловнем судьбы. Вот что для него крайне важно. И поэтому патологическая любовь к своей славе победила в нём патологическую брезгливость и вынудила взяться за пилу. Он был уверен, что сможет замести следы и останется в глазах общества порядочным, уважаемым и культурным. Но вы правы, выпивка, призванная по его разумению сыграть роль наркоза в момент распилки тела, сыграла с ним плохую шутку. Так что выйти сухим из воды не только в переносном, но и в прямом смысле не получилось.
– А вообще Ястребов что, алкоголик?
– Не знаю, как сейчас, но в ту пору – нет, алкогольной зависимостью не страдал.
– В ту пору – это когда?
– Ну, когда я с ним общалась. Это примерно лет двадцать назад.
– Но вот писатель Иннокентий Отлыгин утверждает, что Ястребов «не просыхал».
– Отлыгин что говорит и почему так говорит – не знаю. К тому же Отлыгин молодой, двадцать лет назад он ещё в школу ходил и не мог знать в ту пору Ястребова. А вот то, что я сама видела, это точно – алкоголиком Андрей не был. Но зато у него была культура пития. Ещё когда он был студентом, то взял из дома семейную реликвию, кто-то подарил его отцу, известному учёному-физику, красивую бутылку старинного вина. Андрей эту бутылку использовал как прекрасный повод пустить пыль в глаза гостям, и пил только из этой бутылки. Говорил, типа коллекционное. Любил, конечно, выпить хорошего вина, но в меру, не напивался до бессознательного состояния. И любил показать всем, что он галантный, воспитанный. Гостей провожал, вызывал такси. Мог посреди ночного города спеть для гостей оперную арию на французском языке. У него ведь прекрасный тенор. Он любил почудить. Да, этот человек был самодуром. Но не таким, чтобы сейчас называть его чудовищем, как об этом пишут.
