– Ты чего, Николаич?!
– Приморье, Витя, Приморье! Ай, дурак я, дурак!
– Да ты толком можешь объяснить, что случилось? Самокритичный ты мой!
– «Капитан Сергиевский» ушел во Владивосток!
– Ну и что?! – никак не мог понять возбуждения Николая Виктор Павлович.
– Я случайно слышал, что в Приморье началось то же самое. Но они это пока скрывают, – показал на дверь Николай Николаевич.
– Так, Николаич! Этот, как его... Константин Геннадьевич, здесь?
– Да похоже.
– Давай, найди его и тащи сюда, он вроде мужик порядочный, хоть и служит черте-те знает где.
– Попробую, – встал якут.
– Давай, Коля, давай. Нужно ему все срочно рассказать! – В глазах Виктора Павловича теперь был не слабый огонек надежды, а пылал пожар, он напал на след.
Вдовин в этот момент испытывал чувство, сходное с чувством приговоренного к повешению человека, которого в последнюю секунду, когда палач уже готов выбить опору из-под его ног, вдруг вытаскивают из петли. Он, конечно, понимал, что петля все еще продолжает оставаться у него на шее, но уже здорово ослабла.
Филиппины. Остров Минданао. Окрестности Котабато
Отец Антонио прямо из полиции направился в городскую больницу, он решил не терять времени и не заезжать домой для того, чтобы надеть сутану, а все необходимые принадлежности для проведения обряда у него были с собой в небольшом черном саквояже. Последние дни в Котабато случилось много смертей, и саквояж был всегда при нем, в машине.
– Как он? – спросил священник у врача, когда тот проводил его к палате умирающего.
– Сейчас в сознании, но в любой момент... У него прострелено левое легкое, плеврит... И самое главное, задеты печень, кишечник... Мы ничего сделать не смогли. Организм молодой, крепкий... Это чудо, что он еще жив.
– Как его имя?
– Альберт Гольдберг, научный сотрудник института, на который было совершено нападение, всего двадцать шесть лет...
Священник и доктор вошли в палату, возле больного сидел мальчишка-китаец лет пятнадцати.
– Подрабатывает санитаром. В последние дни не хватает рабочих рук. Очень много больных, – извиняющимся тоном объяснил врач присутствие мальчика.
– Оставьте нас, – попросил отец Антонио, распаковывая свой саквояж.
– Да-да, конечно. Пойдем, Чен.
Как только закрылась дверь за вышедшими и священник присел у кровати больного на стул, который освободил мальчишка, Альберт вцепился горячими пальцами в его руку. Он попытался что-то сказать, но вместо слов раздался хриплый, булькающий кашель, в уголках рта выступила кровь.
– Не спешите, сын мой, – успокаивающе проговорил Антонио, вытирая салфеткой кровь с лица Альберта.
Кашель, наконец, утих, больной отдышался и начал говорить слабым голосом, временами замолкая, пережидая новый приступ кашля. Каждое слово ему давалось с трудом, на лице выступили крупные капли пота. Вокруг глаз и рта залегла желтизна с каким-то зеленоватым отливом, признак поврежденной печени.
– Святой отец, на мне тяжкий грех... Работа в этом проклятом институте...
– Что, работа в институте? – не поняв, переспросил священник.
– Это и есть мой... самый... страшный грех, святой отец... – Слабый голос умирающего переходил на шепот, временами смолкал, Антонио придвинулся почти вплотную, стараясь разобрать слова.
Из сбивчивого, невнятного рассказа Антонио понял, что Альберт считает свою работу тяжким грехом, совершенным им из корысти и гордыни. Институт занимался наряду с обычными микробиологическими исследованиями еще и разработкой бактериологического оружия, какого именно, священник не смог понять.
