– Простите, Ксения Давыдовна, – спросила я. – Вы сказали, что это вы уговорили вашего мужа взять ребенка из детдома. А он не хотел этого делать? Возражал?
– Он, собственно, не возражал, – пожала плечами женщина. – Но я видела, что ему не очень нравится эта идея. Он все никак не мог поверить, что у нас не может быть своего ребенка. Но врачи не оставили мне никакой надежды на это. И я поверила в нашу беду раньше его.
– Как он относился к девочке? – спросила я, не решившись назвать ее «дочерью» человека, который удочерил ее против своего желания, я почему-то была уверена, что он не хотел этого делать, а только уступил просьбам расстроенной жены.
– Им очень редко удавалось бывать вместе, – вздохнула Ксения Давыдовна, а я почувствовала, что ей неприятно вообще говорить на эту тему. – Гелечка, собственно, всегда была со мной…
«Вот откуда ко мне привязалось это слово – «собственно», – сообразила я, а вслух спросила:
– А у вас было много свободного времени?
Ксения Давыдовна тяжело вздохнула и произнесла с какой-то обреченной интонацией:
– У меня оно все было свободным. Вернее, стало свободным сразу после того, как я вышла замуж.
– Вы бросили гимнастику? – удивилась я.
– Олег не захотел, чтобы я выступала на соревнованиях, – усмехнулась Ксения Давыдовна. – Он очень ревнив, а гимнастика – это постоянные поездки, – то на соревнования, то на сборы. Он просто сказал мне, что я больше никуда не поеду. И я подчинилась. Сидела дома. Раз в три месяца он возил меня куда-нибудь на море, это был настоящий праздник для меня. Но праздник всегда длился лишь один день. Один день, в который он устраивал себе выходной после почти непрерывной трехмесячной работы.
– И чем же вы занимались, когда бросили спорт? – спросила я.
– Ничем, – покачала она головой. – Сидела дома и мечтала о ребенке. Да мне и негде было работать. Образование – десять классов. Можно было остаться в гимнастике тренером, но… Олег и против этого возражал тоже.
Она помолчала и добавила тихо:
– У меня никого не было ближе Гелечки. Вы не представляете, как мне трудно это пережить…
Что-то меня в ее скорби не устраивало, вызывало недоверие, хотя я не могла бы сказать, что именно. Может быть, та готовность, с которой она предавалась страданию? Тяга к страданию очень распространена у женщин, неудовлетворенных своей жизнью.
– Как это случилось? – спросила я тихо, как бы подстраиваясь под тон, который она задала нашей беседе.
– Мне позвонил Олег, ему первому сообщили, – сказала Ксения Давыдовна. – У Гелечки в кармане нашли его визитку. Никаких документов при ней не было, и милиция, которую вызвали люди, обнаружившие ее, позвонила по номеру телефона, указанному в визитке. Олег пытался подготовить меня, он сказал, что врачи еще не могут сказать, останется ли она в живых, но Гелечка была уже мертва. Она умерла сразу, как только упала на асфальт. Я как представлю, что она испытала за время падения, мне кажется, я схожу с ума от ужаса. Самое страшное – лететь вниз и знать, что никакой надежды на спасение нет, что сейчас наступит смерть и ее уже не избежать. А еще – страх перед болью, которая через мгновение захлестнет тебя и убьет. И потом – страшная боль, пронзающая все тело, как взрыв… Но до этого – бесконечные секунды этого ужасного падения. Я не знаю, как это было, но всем сердцем надеюсь, что моя девочка сошла с ума на мгновение раньше, чем ударилась о землю…
