Марья Ивановна относилась к нему с обидным пренебрежением, Липа всегда смотрела на дядю со злой, презрительной гримасой. А Николаю Васильевичу так хотелось услужить им. Если Липа собиралась уходить, он стремглав бежал подать ей пальто.
– Чего вы бросаетесь?! Вас не просят! Оставьте! – не глядя на него, говорила девушка, вырывала пальто и отдавала матери:
– Мама, подержите.
Николай Васильевич, сконфуженный, уходил в кухню.
Что бы ни сделал Николай Васильевич, все было не так, все скверно, глупо… То начадил, то грязно вычистил посуду, то не мелко наколол дрова, то порвал, стирая, полотенца… Марья Ивановна каждый вечер пилила мужа: «Да, послал нам Бог наказание в лице твоего братца. Это такой идиот, ни к чему не способный. Только грязь разводит. С ним нужно ангельское терпение… Моего не хватает!»
Петр Васильевич обыкновенно не возражал.
Когда Марья Ивановна бывала в хорошем расположении духа, то шутила с дочерью:
– Смотри, Липочка, твой любимец, «почтенный дядюшка» идет!
– Не говорите мне про него, мама… И без того тоска смертная! – тянула Липа вялым, гнусавым голосом.
– Нет, ты взгляни… Ну, разве он не душка? Ты должна быть к нему почтительна, называть его «милый дядя Коля», должна с ним под ручку гулять!
– Не говорите, мама, не дразните меня, – отвечала Липа и делала вид, что обижается.
– Посмотри, Липочка, – не унималась развеселившаяся Марья Ивановна, – ну чем не кавалер? Головка набок, ногами загребает, руки трясутся, пальто и шляпа самые модные, на шее бантик… Просто душка! Смотри, смотри…
Девушка взглядывала в окно; мать и дочь начинали громко смеяться.
– Вот уродина-то! – говорила Липа, презрительно отворачиваясь.
Наташа тоже взглядывала в окно и не могла понять, чему смеются тетка и сестра, глядя на Николая Васильевича. Он шел по мосткам из лавки и осторожно нес в одной руке чашку с огурцами, а в другой – бутылку квасу… Он, конечно, озяб в своем тонком, холодном пальто; руки его покраснели, грустные глаза слезились. Больно было смотреть, как он держит голову набок, как волочит ногу…
Девочка с изумлением смотрела на хохотавших: она еще не знала, что бессердечные люди часто смеются над бедностью, несчастьем и уродством. Не знала Наташа и того, что по смеху можно понять характер человека и что нет ничего отвратительнее бессмысленного и жестокого смеха.
Марья Ивановна несколько раз выгоняла племянницу из кухни, когда та стояла там, глядя на Николая Васильевича, и порывалась с ним заговорить.
– Не смей ходить в кухню! – кричала тетка. – Чего ты глазеешь на этого идиота? Вот он тебя поколотит! Занятия не можешь себе найти? Чтоб я не видела тебя в кухне! Надоели вы мне оба! Кажется, скоро я выгоню твоего «почтенного дядюшку».
Наташе было жаль его от всего сердца. «Лишь бы не выгнали… Пусть живет в кухне… Бедный! Умрет тогда под забором», – думала девочка.
Как-то вечером Петровы собрались в гости.
– Наталья, ложись сейчас же, при мне, спать, – приказала Марья Ивановна. Девочка беспрекословно начала раздеваться.
– Николай Васильевич, а вы, смотрите, будьте осторожнее, не вздумайте уйти из дома, – наказала хозяйка, приоткрыв дверь в кухню.
– Будьте покойны, Марья Ивановна, все будет хорошо… Пожалуйста, не тревожьтесь, – отвечал Николай Васильевич.
– Знаю я вас… Разве можно на вас надеяться, – ворчала Марья Ивановна. – Петр Васильевич, внуши-ка построже своему милому братцу, чтобы он тут чего не натворил… Не напился бы… И чтобы уходить не смел, – шептала она мужу.
